Черчилль У. - Вторая мировая война

Часть первая.
Период победы

Глава первая.

День «Д»{87}

Долгие [340] месяцы нашей подготовки и планирования величайшей в истории десантной операции закончились в день «Д», 6 июня 1944 года. В течение предшествующей ночи великая армада судов и эскортных кораблей тайно от врага двинулась от острова Уайт, через Ла-Манш, к побережью Нормандии.

Тяжелые бомбардировщики английских военно-воздушных сил бомбили бетонированные артиллерийские позиции противника на побережье, сбросив 5200 тонн бомб. С рассветом начала действовать американская авиация. Она обрушилась на другие береговые укрепления противника, затем к ней присоединились средние бомбардировщики и истребители-бомбардировщики.

За 24 часа 6 июня союзная авиация совершила более 14 600 вылетов. Наше превосходство в воздухе было столь велико, что в течение дня противнику удалось сделать лишь около сотни вылетов. В полночь начали высаживаться три воздушно-десантные дивизии: английская 6-я воздушно-десантная дивизия — северно-восточнее Кана с целью захватить плацдармы на реке между городом и морем и две американские — севернее Карантана, чтобы помочь морскому десанту и помешать противнику перебросить резервы на полуостров Котантен. Хотя местами воздушно-десантные войска оказались разбросанными на более широком пространстве, чем предполагалось, во всех случаях была достигнута намеченная цель.

Когда наступил рассвет и корабли, большие и малые, начали занимать заранее намеченные позиции для штурма, картина напоминала морской парад. Первое сопротивление противника ограничилось атакой торпедных катеров, потопивших норвежский эсминец. Даже когда началась бомбардировка с моря, огонь береговых батарей оказался беспорядочным и неэффективным.

Несомненно, мы воспользовались тактическим преимуществом внезапного нападения. Десантные корабли и корабли огневой поддержки с пехотой, танками, самоходными орудиями и массой других военных средств, подразделениями саперов для уничтожения препятствий на побережье — все это сформировалось в отряды и двинулось к побережью. Здесь были и плавучие танки, впервые примененные в крупных масштабах в бою. Море было еще очень бурным из-за плохой погоды, стоявшей накануне, и довольно много этих танков пошло ко дну.

Эсминцы, а также орудия и реактивные минометы, установленные [343] на десантных судах, громили береговую оборону, а позади них с более далекой дистанции вели огонь линкоры и крейсера, подавляя батареи противника.

Сопротивление с суши было незначительным до тех пор, пока первые десантные суда не оказались на расстоянии одной мили от берега, но затем минометный и пулеметный огонь усилился. Надводные и частично погруженные в воду препятствия и мины делали высадку рискованной, и многие суда получили повреждения после того, как они высадили свои войска, но продвижение вперед продолжалось.

Как только передовые пехотные части вступили на берег, они ринулись к назначенным для них позициям и во всех случаях, кроме одного, успешно справились с задачей. На плацдарме «Омаха», северо-западнее Байё, американский 5-й корпус натолкнулся на ожесточенное сопротивление. По несчастливой случайности оборонительные позиции противника в этом секторе были незадолго до этого заняты полностью укомплектованной германской дивизией, которая находилась в боевой готовности. Нашим союзникам пришлось весь день вести упорные бои для того, чтобы хоть как-нибудь закрепиться, и только 7 июня им удалось проникнуть вглубь, потеряв при этом несколько тысяч человек. Хотя мы и не добились всего того, что наметили, в частности Кан прочно удерживался противником, успехи, одержанные в первые два дня штурма, считались вполне удовлетворительными.

Из портов Бискайского залива вышла целая стая немецких подводных лодок, которые пытались помешать вторжению, несмотря на весь риск, идя с большой скоростью в непогруженном состоянии. Но мы были хорошо подготовлены. Западные подступы к Ла-Маншу охранялись большим количеством самолетов, образуя нашу первую линию обороны. За этой линией находились военно-морские силы, прикрывавшие высадку. Встретив сокрушительный огонь нашей обороны, подводные лодки противника жестоко поплатились. В первые решающие четыре дня авиация потопила шесть подводных лодок и такое же количество было повреждено. Эти лодки не были в состоянии помешать конвоям вторжения, которые продолжали беспрепятственно продвигаться вперед, неся лишь ничтожные потери. После этого подводные лодки проявляли большую осторожность, но успеха все же не имели.

В полдень 6 июня я просил палату общин «официально отметить освобождение Рима союзными армиями под командованием генерала Александера», о чем уже было сообщено накануне ночью.

После полудня я счел возможным сообщить Сталину следующее:

Премьер-министр — маршалу Сталину

6 июня 1944 года

«Все началось хорошо. Мины, препятствия и береговые батареи в значительной степени преодолены. Воздушные десанты были весьма успешными и были предприняты в крупном масштабе. Высадка пехоты [344] развертывается быстро, и большое количество танков и самоходных орудий уже на берегу.

Виды на погоду сносные, с тенденцией на улучшение».

Сталин тут же дал ответ, содержащий исключительно важные новости.

Маршал Сталин — премьер-министру

6 июня 1944 года

«Ваше сообщение об успехе начала операции «Оверлорд» получил. Оно радует всех нас и обнадеживает относительно дальнейших успехов.

Летнее наступление советских войск, организованное согласно уговору на Тегеранской конференции, начнется к середине июня на одном из важных участков фронта. Общее наступление советских войск будет развертываться этапами путем последовательного ввода армий в наступательные операции. В конце июня и в течение июля наступательные операции превратятся в общее наступление советских войск.

Обязуюсь своевременно информировать Вас о ходе наступательных операций».

В момент получения этой телеграммы я как раз посылал Сталину более подробный отчет о ходе наших операций.

Сталин ответил:

Маршал Сталин — премьер-министру

9 июня 1944 года

«Ваше послание от 7 июня с сообщением об успешном развертывании операции «Оверлорд» получил. Мы все приветствуем Вас и мужественные британские и американские войска и горячо желаем дальнейших успехов.

Подготовка летнего наступления советских войск заканчивается. Завтра, 10 июня, открывается первый тур нашего летнего наступления на Ленинградском фронте».

Я немедленно сообщил об этом Рузвельту.

11 июня Сталин прислал следующую телеграмму:

Маршал Сталин — премьер-министру

11 июня 1944 года

«1. Ваше послание насчет ухода Бадольо получил. Для меня уход Бадольо также был неожиданным. Мне казалось, что без согласия союзников, англичан и американцев, не могло произойти смещения Бадольо и назначения Бономи. Однако из Вашего послания видно, что это произошло помимо воли союзников. Надо полагать, что некоторые итальянские круги намерены сделать попытку изменить в свою пользу условия перемирия. Во всяком случае, если обстоятельства подскажут Вам и американцам, что в Италии надо иметь другое правительство, а не правительство Бономи, то Вы можете рассчитывать на то, что с советской стороны не будет к этому препятствий.

2. Получил также Ваше послание от 10 июня. Благодарю за сообщение. Как видно, десант, задуманный в грандиозных масштабах, [345] удался полностью. Я и мои коллеги не можем не признать, что история войн не знает другого подобного предприятия с точки зрения его масштабов, широкого замысла и мастерства выполнения. Как известно, Наполеон в свое время позорно провалился со своим планом форсировать Ла-Манш. Истерик Гитлер, который два года хвастал, что он осуществит форсирование Ла-Манша, не решился сделать даже намек на попытку осуществить свою угрозу. Только нашим союзникам удалось с честью осуществить грандиозный план форсирования Ла-Манша. История отметит это дело как достижение высшего порядка».

Рассмотрим расположение противника и его планы в том виде, в каком они нам сейчас известны. Маршал Рундштедт с 60 дивизиями командовал всем районом Атлантического вала, начиная от Голландии и Бельгии и кончая Бискайским заливом, и дальше вдоль южного побережья Франции. Роммель держал в своих руках весь участок побережья от Голландии до Луары. Его 15-я армия в составе 19 дивизий удерживала участок между Кале и Булонью, а его 7-я армия имела девять пехотных и одну танковую дивизии здесь же, в Нормандии. Десять танковых дивизий, имевшихся на Западном фронте, были разбросаны от Бельгии до Бордо. Как ни странно, но немцы, находясь в этот период в обороне, повторили ту же ошибку, которую французы допустили в 1940 году, распылив свое самое мощное оружие контратаки!

Когда в конце января Роммель взял на себя командование, он был недоволен состоянием обороны, которое застал, и благодаря его энергии положение было в значительной мере исправлено. Вдоль берега была построена линия бетонных сооружений с круговой обороной, установлено множество мин и труднопреодолимых препятствий различного рода, особенно подводных. Доты с орудиями, обращенными к морю, и полевая артиллерия прикрывали морское побережье. Непрерывной второй линии обороны не существовало, но деревни в тылу были сильно укреплены. Роммель не удовлетворился достигнутыми результатами, и если бы у него было больше времени, наша задача оказалась бы более трудной. Наши первые бомбардировки с моря и с воздуха не смогли уничтожить многие бетонные сооружения, но, оглушив их защитников, ослабили огонь и вывели из строя их радарные установки.

Германская система оповещения была полностью парализована. В районе от Кале до Гернси немцы имели не менее 120 крупных радарных установок для обнаружения наших конвоев и направления огня своих береговых батарей. Эти установки были сгруппированы в 47 станций. Мы обнаружили все эти станции и успешно атаковали с помощью ракет, сбрасываемых с самолетов, так что накануне дня «Д» из каждых шести станций работало не более одной.

Действующие же станции были введены в заблуждение при помощи полосок станиоля, известных под названием «Уиндоу»; эти полоски ложно показали, будто на восток от Фекана направляется конвой, и таким образом немцам не удалось обнаружить действительное [346] место высадки. Одна радарная установка около Кана осталась в строю и сумела обнаружить приближение английских войск, однако ее донесения не были приняты в расчет центральной станцией, так как их не подтвердила ни одна другая станция. Но это была не единственная опасность, которую удалось преодолеть.

Противник, ободренный своим успехом, достигнутым два года назад, когда ему удалось незаметно провести через Ла-Манш корабли «Шарнхорст» и «Гнейзенау», построил много других глушащих радиостанций, чтобы чинить помехи кораблям, управлявшим нашими ночными истребителями, и радарным установкам, от которых зависел точный подход к берегу многих наших судов.

Однако эти установки тоже были обнаружены и подвергнуты концентрированной бомбардировке нашей авиацией. Все они были уничтожены, и таким образом была обеспечена помощь со стороны наших радарных станций и радиоустановок. Можно отметить, что вся работа союзников в области радиовойны ко дню «Д» была проделана англичанами.

Весьма примечательно, что колоссальный и давно подготовлявшийся штурм оказался совершенно неожиданным для противника с точки зрения как времени, так и места. Немецкому верховному командованию сообщили, что в этот день погода будет слишком неблагоприятной для десантных операций, и оно не получало никаких свежих донесений авиации о скоплении тысяч наших судов вдоль английского побережья.

Утром 5 июня Роммель выехал из своей штаб-квартиры к Гитлеру в Берхтесгаден и в то время, когда обрушился удар, находился в Германии. Шло много споров насчет того, на каком участке фронта союзники предпримут наступление. Рундштедт был твердо уверен, что наш главный удар будет нанесен через Па-де-Кале, так как это был самый короткий морской путь, суливший наиболее легкий доступ к сердцу Германии. Роммель долгое время был с ним согласен. Но Гитлер и его штаб, по-видимому, получили донесения, указывавшие, что основным полем битвы будет Нормандия{88}. Даже после того как мы высадились, колебания продолжались.

В это критическое время Гитлер потерял целый день для того, чтобы принять решение о посылке двух ближайших танковых дивизий для укрепления фронта. Германская разведка весьма сильно преувеличила число дивизий и подходящих для этой цели судов, имевшихся в Англии. По ее данным, союзники располагали достаточными ресурсами для второй крупной высадки, так что Нормандия, возможно, являлась лишь предварительным и вспомогательным плацдармом.

19 июня Роммель сообщил Рундштедту: «...высадку в крупном масштабе следует ожидать на фронте Ла-Манша по обеим сторонам мыса Гри-Не или между Соммой и Гавром»{89}. Неделю спустя он повторил это предупреждение. Таким образом, лишь на третью неделю июля, через шесть недель после дня «Д», были посланы резервы из 15-й армии на юг от Па-де-Кале для участия в боях. Наши мероприятия по обману противника как до, так и после дня «Д» имели целью создать именно такого рода путаницу. Успех был замечательный и имел далеко идущие последствия на поле боя.

Когда время позволило, я сообщил одному из моих великих коллег следующее:

Премьер-министр — маршалу Сталину

14 июня 1944 года

«...В понедельник, как Вам, возможно, известно из газет, я посетил британский участок фронта. Бои идут непрерывно, и в то время у нас было четырнадцать дивизий, которые действовали на фронте приблизительно в семьдесят миль.

Против этого количества противник имеет тринадцать дивизий, далеко не столь сильных, как наши. Противник спешно подбрасывает подкрепления из тыла, но мы думаем, что морем мы сможем доставлять свои подкрепления гораздо быстрее. Город кораблей, растянувшийся вдоль побережья почти на 50 миль и, по-видимому, находящийся в безопасности от нападения с воздуха и нападения подводных лодок, которые находятся так близко, представляет собой чудесное зрелище. Мы надеемся окружить Кан и, возможно, захватить там пленных. Два дня тому назад количество пленных составляло тринадцать тысяч, что превышает все понесенные нами до этого времени потери убитыми и ранеными.

Поэтому можно сказать, что противник потерял почти в два раза больше, чем мы, хотя мы все время вели наступление. В течение вчерашнего дня продвижение было вполне удовлетворительным, хотя сопротивление противника усиливается по мере того, как в бой вводятся его стратегические резервы. Я считаю вполне вероятным, что мы развернем битву до таких размеров, когда в течение июня и июля в ней будет участвовать около миллиона с каждой стороны. Мы рассчитываем, что к середине августа у нас будет там два миллиона...»

В тот же день я написал президенту Рузвельту письмо, затрагивавшее различные вопросы, включая вопрос о поездке де Голля во Францию, которую я организовал без предварительной консультации с Рузвельтом.

Глава вторая.

От Нормандии до Парижа

После того как союзники высадились на берег, главная задача заключалась в том, чтобы закреплять и расширять занятые ими прибрежные плацдармы, создавая непрерывно развертывающийся фронт. Противник сражался упорно, и с ним нелегко было справиться На американском участке фронта нашему продвижению мешали [348] болота около Карантана и в устье реки Вир.

Повсюду местность благоприятствовала обороне пехоты. Кустарники, покрывающие значительную часть Нормандии, окаймляют множество полей, разделенных валами, канавами и очень высокими живыми изгородями. Артиллерийская поддержка затруднялась тем, что местность недостаточно хорошо просматривалась, и к тому же было чрезвычайно трудно использовать танки. Бои все время приходилось вести пехоте, причем каждое небольшое поле представляло собой укрепленный пункт. Тем не менее дело шло успешно, если не считать того, что нам не удалось захватить Кан.

Этому маленькому, но знаменитому городку суждено было стать ареной ожесточенных многодневных боев. Для нас он был важен потому, что, помимо наличия к востоку от него местности, удобной для строительства посадочных площадок, он служил тем стержнем, вокруг которого вращались все наши планы. Монтгомери намеревался предпринять при помощи американских войск большой обходный маневр на левом фланге, в котором Кан служил бы левой осью. Этот город имел также важное значение и для немцев. Прорыв их линии в этом пункте означал бы, что вся их 7-я армия будет вынуждена отступить на юго-восток к Луаре, создав брешь между ней и 15-й армией на севере. Путь на Париж был бы открыт. Поэтому в течение последующих недель Кан стал ареной непрекращавшихся атак и упорной обороны, для подкрепления которой немцы перебросили значительную часть своих дивизий, особенно танковых. Это явилось и помощью, и тормозом.

Немцы, несмотря на то, что резервные дивизии их 15-й армии все еще оставались нетронутыми к северу от Сены, получили, конечно, подкрепления из других мест, и к 12 июня в бою участвовало двенадцать немецких дивизий, в том числе четыре танковые. Это было меньше, чем мы ожидали. В результате непрерывных бомбардировок все коммуникации противника были нарушены.

Все мосты через Сену ниже Парижа и главные мосты через Луару были разрушены. Большинство воинских частей, посланных в качестве подкреплений, должно было пользоваться шоссейными и железными дорогами, проходившими через разрыв, образовавшийся между Парижем и Орлеаном, и, таким образом, подвергалось днем и ночью непрерывным и эффективным бомбардировкам нашей авиации.

В немецком донесении от 8 июля говорилось:

«Вся железнодорожная связь от Парижа на запад и юго-запад прервана».

Противник не только не мог быстро перебрасывать подкрепления, но его дивизии прибывали по частям, слабо оснащенные, изнуренные длительными ночными переходами, и их бросали на передний край прямо с ходу. У немецкого командования не было никакой возможности сосредоточить ударные силы за линией боя для мощного координированного контрнаступления.

К 11 июня союзникам удалось создать непрерывно расширяющийся фронт в глубине и наши истребители уже имели в своем распоряжении около полудесятка выдвинутых вперед посадочных площадок, Теперь задача заключалась в том, чтобы обеспечить достаточно [350] большой плацдарм для войск, способных к решительному прорыву. Американцы пробивались на запад через Шербурский полуостров в направлении Барневиля на западном побережье, которого они достигли 17 июня. Одновременно они продвигались на север и после упорных боев оказались 22 июня перед внешними оборонительными укреплениями Шербура.

Противник упорно сопротивлялся вплоть до 26 июня, с тем чтобы успеть произвести разрушения. Эти разрушения были настолько основательными, что до конца августа через этот порт было невозможно доставлять тяжелые грузы.

17 июня в Марживале, около Суассона, Гитлер совещался с Рундштедтом и Роммелем. Оба генерала упорно доказывали ему, что нет смысла заставлять германскую армию истекать кровью в Нормандии. Они настаивали, чтобы 7-я армия, пока, она еще не уничтожена, организованно отступила к Сене, где совместно с 15-й армией она сможет вести оборонительные, но маневренные бои, по крайней мере с некоторой надеждой на успех. Но Гитлер не соглашался.

Здесь, как в России и Италии, он требовал отказаться от мысли об отступлении. Он настаивал, чтобы каждый сражался насмерть. Генералы, конечно, были правы. Установка Гитлера — сражаться насмерть на всех фронтах одновременно — не учитывала важного элемента: возможности выбора.

Высадка сил на побережье развивалась успешно. В первые шесть дней было высажено 326 тысяч солдат, выгружено 54 тысячи различных машин и 104 тысячи тонн припасов. Несмотря на серьезные потери десантных судов, быстро создавалась организация, призванная обеспечить снабжение. В среднем более 200 больших и малых судов всех типов прибывали ежедневно с припасами. Труднейшая проблема управления таким огромным количеством судов осложнялась плохой погодой... Тем не менее были достигнуты замечательные успехи. Торговый флот сыграл исключительную роль. Моряки торгового флота с готовностью шли на любой риск, связанный с войной и погодой, и их стойкость и преданность имели большое значение для всего этого огромного предприятия.

К 19 июня работа в двух гаванях, условно названных «Малберри» (одна в Арроманше и другая в 10 милях западнее, в американском секторе), шла успешно. Значительно продвинулась также прокладка подводного трубопровода под условным названием «Плутон». Однако затем начался сильный шторм, бушевавший четыре дня, в результате чего почти полностью приостановилась высадка людей и разгрузка материалов. Шторм причинил большой ущерб только что установленным волнорезам. Много плавучих бомбардонов, которые не были приспособлены для таких условий, сорвалось с якорей и врезалось в другие волнорезы и стоявшие на якоре суда. Гавань в американском секторе была разрушена; уцелевшие ее части были использованы для ремонта гавани в Арроманше. Этот шторм — а такого [351] шторма в июне не наблюдалось на протяжении последних 40 лет — был большим несчастьем. Мы уже и без того отстали от планов выгрузки. Пришлось также перенести срок намеченного прорыва, и 23 июня мы оставались на тех позициях, которые предполагались на 11 июня.

Советское наступление к этому времени уже началось, и я постоянно держал Сталина в курсе наших дел.

Премьер-министр — маршалу Сталину

25 июня 1944 года

«1. Я был очень ободрен информацией, сообщенной в Вашей телеграмме от 21 июня. Мы сейчас радуемся первым результатам Ваших замечательных операций и не перестанем расширять наши действующие против врага фронты всеми средствами, которые в человеческих силах, и не перестанем добиваться того, чтобы борьба была наиболее интенсивной.

2. Американцы надеются взять Шербур через несколько дней. Падение Шербура высвободит вскоре три американские дивизии для усиления нашего наступления в южном направлении, и возможно, что в Шербуре в наши руки попадут двадцать пять тысяч пленных.

3. У нас было три или четыре штормовых дня, совершенно необычных для июня, которые задержали наращивание сил и нанесли большой ущерб нашим сборным портам, сборка которых еще не закончена. Мы приняли меры для их ремонта и укрепления. Дороги, ведущие в глубь территории от двух сборных портов, строятся с большой скоростью при помощи бульдозеров и укладки стальной сетки. Таким образом, вместе с Шербуром будет создана крупная база, с которой весьма значительные армии смогут обслуживаться независимо от погоды.

4. Мы вели ожесточенную борьбу на британском фронте, где действуют четыре из пяти германских бронетанковых дивизий. Новое британское наступление там было отложено на несколько дней из-за плохой погоды, которая задержала пополнение нескольких дивизий. Наступление начнется завтра.

5. Продвижение в Италии идет с большой скоростью, и мы надеемся завладеть Флоренцией в июне и войти в соприкосновение с линией Пиза — Римини ( к середине или концу июля. Я вскоре направлю Вам телеграмму относительно различных стратегических возможностей, которые открываются в связи с этим. Главный принцип, которого, по моему мнению, мы должны придерживаться, заключается в постоянном втягивании в борьбу возможно большего количества гитлеровцев на самых широких и наиболее эффективных фронтах. Лишь путем упорной борьбы мы можем снять с Вас некоторую часть бремени.

6. Вы можете спокойно оставлять без внимания весь немецкий вздор о результатах действия их летающей бомбы. Она не оказала ощутимого влияния на производство или на жизнь Лондона. Жертвы [352] за семь дней, в течение которых эта бомба применяется, составляют от десяти до одиннадцати тысяч. Улицы и парки по-прежнему полны народа, наслаждающегося лучами солнца в часы, свободные от работы или дежурства. Заседания парламента продолжаются во время тревог. Ракетное оружие может стать более грозным, когда оно будет усовершенствовано. Народ горд тем, что разделяет в небольшой мере опасности, которым подвергаются наши солдаты и Ваши солдаты, которыми так восхищаются в Британии. Пусть счастье сопутствует Вашему новому наступлению».

Сталин прислал мне свои поздравления по поводу падения Шербура и новую информацию о своих гигантских операциях.

Маршал Сталин — премьер-министру

27 июня 1944 года

«Ваше послание от 25 июня получил.

Тем временем союзные войска освободили Шербур, увенчав, таким образом, свои усилия в Нормандии еще одной крупной победой. Приветствую умножающиеся успехи мужественных британских и американских, войск, развивающих свои операции и в Северной Франции и в Италии.

Если масштаб военных операций в Северной Франции становится все более мощным и опасным для Гитлера, то и успешное развитие наступления союзников в Италии также заслуживает всяческого внимания и одобрения. Желаем Вам новых успехов.

Относительно нашего наступления можно сказать, что мы не будем давать немцам передышку, а будем продолжать расширять фронт наших наступательных операций, усиливая мощь нашего натиска на немецкие армии. Вы, должно быть, согласитесь со мною, что это необходимо для нашего общего дела.

Что касается гитлеровской бомбы-самолета, то это средство, как видно, не может иметь серьезного значения ни для операций в Нормандии, ни для лондонского населения, мужество которого всем известно».

Я ответил:

Премьер-министр — маршалу Сталину

1 июля 1944 года

«1. Ваше послание от 27 июня в высшей степени ободрило всех нас и доставило всем нам величайшее удовольствие. Я пересылаю его Президенту, которого, как я уверен, оно обрадует.

2. Теперь как раз время для того, чтобы я сказал Вам о том, какое колоссальное впечатление на всех нас в Англии производит великолепное наступление русских армий, которое, по мере того как оно нарастает в силе, кажется, громит германские армии, находящиеся между Вами и Варшавой и затем Берлином. Здесь с большим вниманием следят за каждой победой, которую Вы одерживаете. Я полностью понимаю, что все это является вторым туром борьбы, проведенным Вами со времени Тегерана, причем в результате первого [353] тура Вы вновь овладели Севастополем, Одессой и Крымом и Ваши авангарды достигли Карпат, Серета и Прута.

3. В Нормандии идут горячие бои. Погода в июне была весьма неприятной. У нас на побережье был не только шторм, худший, чем в любой, зарегистрированный в летнее время в течение многих лет, но была еще и сильная облачность. Это лишает нас возможности полностью использовать наше подавляющее превосходство в воздухе, а также помогает летающим бомбам достигать Лондона. Однако я надеюсь, что в июле будет улучшение.

Тем временем ожесточенные бои протекают благоприятно для нас, и, хотя против британского участка действуют восемь танковых дивизий, у нас все же имеется немалое превосходство в танках. Мы имеем на берегу значительно больше трех четвертей миллиона британцев и американцев, половина на половину. Противник горит и истекает кровью на всех фронтах сразу, и я согласен с Вами, что так должно продолжаться до конца».

В последнюю неделю июня англичане создали плацдарм за рекой Одон южнее Кана. Попытки расширить его по ту сторону реки Орн в южном и восточном направлениях не имели успеха. Южный участок английского фронта был дважды атакован несколькими немецкими танковыми дивизиями. В ожесточенных боях немцам было нанесено серьезное поражение, и они понесли тяжелые потери в результате действий нашей авиации и мощной артиллерии{90}.

Теперь наступил наш черед нанести удар, и 8 июля была предпринята сильная атака на Кан с севера и северо-запада. Путь расчистили первые тактические бомбардировки тяжелых бомбардировщиков союзников, что затем вошло в обычную практику. Тяжелые бомбардировщики английской авиации сбросили более двух тысяч тонн бомб на немецкие оборонительные сооружения, и на заре английская пехота, несмотря на образовавшиеся воронки и обломки разрушенных зданий, значительно продвинулась вперед. К 10 июля вся часть Кана, расположенная на нашей стороне реки, была в наших руках.

Смэтс, вернувшийся к тому времени в Южную Африку, прислал исполненную предвидения и наводившую на размышления телеграмму:

Фельдмаршал Смэтс — премьер-министру 10 июля 1944 года

«Учитывая внушительное наступление русских и занятие Кана, которое является весьма приятным дополнением, немцы при складывающейся сейчас обстановке не смогут воевать на двух фронтах. Им скоро придется решить, бросить ли им свои основные силы для отражения атаки с востока или для отражения атаки с запада. [354]

Зная, чего можно ожидать от вторжения русских, вполне возможно, что они решат сконцентрировать свои силы на русском фронте. Это облегчит нашу задачу на Западе »{91}.

Сталин, который изо дня в день следил за нашими успехами, тоже прислал «поздравления по поводу новой блестящей победы английских вооруженных сил, освободивших город Кан».

В середине июля 30 союзных дивизий уже находились на берегу. Половина из них — американские и половина — английские и канадские. Против этих 30 дивизий немцы собрали 27 Дивизий. Однако они уже потеряли в боях 160 тысяч человек, и генерал Эйзенхауэр считал, что по своей боеспособности эти 27 дивизий равны не более чем 16 дивизиям.

Затем произошло важное событие. 17 июля был тяжело ранен Роммель. Наши истребители обстреляли с небольшой высоты его автомобиль. Роммеля отправили в госпиталь, как полагали, в безнадежном состоянии. Однако он чудом выздоровел, чтобы позднее погибнуть по приказу Гитлера. В начале июля Рундштедт, командовавший всем Западным фронтом, был заменен генералом фон Клюге, отличившимся в России.

Приближалось генеральное наступление Монтгомери, намеченное на 18 июля.

Английская армия предприняла наступление силами трех корпусов, имея целью расширить плацдармы и перенести их далеко за реку Орн. Этой операции предшествовала еще более ожесточенная бомбардировка союзной авиации. Германская авиация была полностью обезврежена. Хорошие успехи были достигнуты к востоку от Кана, пока облачность не стала мешать действиям нашей авиации.

К этому времени приказ, в соответствии с которым германскую 15-ю армию держали за Сеной, был отменен; несколько свежих вражеских дивизий было отправлено в помощь подвергавшейся сильному нажиму 7-й армии. Переброска этих войск по железным и шоссейным дорогам, а также через Сену на плавучих паромах, заменивших разрушенные мосты, значительно задержалась в результате действий нашей авиации, нанесшей противнику большой урон. Эти долгожданные подкрепления прибыли на фронт слишком поздно, чтобы изменить положение.

Во время затишья на фронте в Нормандии 20 июля 'было предпринято новое безуспешное покушение на жизнь Гитлера. Согласно наиболее достоверным данным, полковник фон Штауффенберг положил небольшой ящик с бомбой замедленного действия под стол Гитлера, за которым должно было происходить совещание. Гитлер [355] избежал всех последствий взрыва благодаря большой прочности доски стола и перекладин, а также потому, что взрыв произошел в легкой постройке, где ударная волна быстро рассеялась. Несколько присутствовавших при этом офицеров было убито, но фюрер, хотя он был страшно потрясен и ранен, поднялся и воскликнул:

«Кто скажет, что я не нахожусь под особой защитой Бога?»

Этот заговор разжег всю присущую ему ярость, и о той расправе, которую он учинил над всеми заподозренными в соучастии, даже страшно рассказывать.

Наконец наступил час великого американского прорыва, совершенного под командованием генерала Омара Брэдли. 25 июля американский 7-й корпус начал наступление на юг от Сен-Ло, а на следующий день американский 8-й корпус вступил в бой на правом фланге. Американская авиация произвела опустошительную бомбардировку и тем самым обеспечила успех пехоты. Затем вперед двинулись танки, которые прорвались к важному стратегическому пункту Кутанс. Пути отступления немцев по побережью Нормандии были отрезаны, и вся германская Система обороны к западу от реки Вир оказалась под угрозой и в состоянии хаоса. Дороги были забиты отступавшими войсками, и союзные бомбардировщики и истребители-бомбардировщики наносили огромный урон людским силам и материальной части противника. Наступление развивалось.

31-июля был занят Авранш; вскоре после этого был обойден морской выступ, открывавший путь к полуострову Бретань. Одновременно канадцы под командованием генерала Крерара предприняли наступление из Кана по Фалезской дороге. Немцы ожесточенно сопротивлялись этой атаке силами четырех танковых дивизий. Монтгомери, который все еще командовал всем фронтом, перенес теперь главный удар английских войск на другой участок и приказал английской 2-й армии под командованием генерала Демпси начать новое наступление из Комона на Вир. Снова после ожесточенной бомбардировки с воздуха 30 июля началось наступление, и через несколько дней войска вышли к Виру.

Когда американцы начали главное наступление, а канадский корпус был остановлен на дороге к Фалезу, по нашему адресу стали делать кое-какие обидные сравнения.

Премьер-министр — генералу Монтгомери

27 июля 1944 года

«1. Прошлой ночью из штаба верховного главнокомандующего вооруженными силами союзников на Европейском театре военных действий сообщили, что англичане потерпели «весьма серьезную неудачу». Мне не известны никакие факты, которые оправдывали бы подобное утверждение. Мне кажется, что небольшие отступления Э пределах одной мили имели место на правом фланге вашей недавней [356] атаки и что нет никакого основания для употребления подобных выражений. Естественно, это вызвало здесь много разговоров. Я бы хотел точно знать, каково действительное положение, для того чтобы вселить уверенность в заколебавшихся или критиков, занимающих высокие посты.

2. В порядке моего личного строго секретного осведомления я хотел бы знать, собираетесь ли вы предпринять те атаки, о которых вы мне говорили, или какие-нибудь варианты их. Мне кажется крайне важным, чтобы английская армия нанесла сильный удар и одержала победу. В противном случае начнутся сравнения между двумя армиями, что приведет к опасным взаимным обвинениям и подорвет боеспособность союзной организации. Как вам известно, я питаю к вам полное доверие, и вы можете на меня полагаться».

Монтгомери ответил:

Генерал Монтгомери — премьер-министру

27 июня 1944 года

«Мне не известно ни о каких «серьезных неудачах». Противник стянул очень большие силы в районе южнее Кана, чтобы помешать нашему продвижению в этом районе. Вчера и третьего дня происходили очень тяжелые бои, в результате которых войска канадского корпуса были оттеснены на тысячу ярдов от самых выдвинутых вперед позиций, которых они достигли...

Моя тактика с самого начала заключалась в том, чтобы оттянуть главные бронетанковые силы противника на мой восточный фланг и дать им здесь бой, чтобы таким образом облегчить действия на нашем западном фланге. Эта политика оказалась успешной. Главные бронетанковые силы противника развернуты сейчас на моем восточном фланге к востоку от реки Одон, это облегчило мои дела на западе, и американцы быстро продвигаются вперед.

Несколько слов о моих будущих планах. Силы противника к югу от Кана на Фалезской дороге сейчас очень велики — больше, чем где бы то ни было на всем фронте союзников. Поэтому я не намерен атаковать его там. Я собираюсь вместо этого сковать его силы в этом районе и нанести ему весьма тяжелый удар при помощи шести дивизий из Комона, где противник слабее. Этот удар имеет целью ускорить продвижение американцев».

События оправдали оптимизм Монтгомери. 3 августа я отправил ему следующую телеграмму:

Премьер-министр — генералу Монтгомери

3 августа 1944 года

«Я в восторге, что план, с которым вы меня познакомили, осуществляется так успешно. Ясно, что противник будет держаться за свой восточный фланг и узел, притом с самой отчаянной энергией. Я склонен полагать, что Брестский полуостров удастся очистить без особых затруднений. Я рад, что наши бронетанковые и передовые пехотные части заняли Вир. Судя по карте, вам пришлось [357] преодолеть несколько весьма существенных препятствий. Я очень хотел бы, чтобы танки 2-й армии, которых должно насчитываться примерно 2,5 тысячи, вырвались на широкий простор. В этой войне обход стал новшеством как на суше, так и на море. Желаю всего хорошего».

Американская 3-я армия под командованием генерала Паттона вступила в бой. Он направил две бронетанковые и три пехотные дивизии на запад и на юг для того, чтобы очистить полуостров Бретань. Противник, оказавшийся отрезанным, быстро отступил к своим укрепленным портам. Французское движение Сопротивления, насчитывавшее здесь 30 тысяч человек, сыграло видную роль, и полуостров был быстро занят. К концу первой недели августа немцы, имевшие 45 тысяч гарнизонных войск плюс остатки четырех дивизий, были оттеснены в пределы оборонительных районов Сен-Мало, Брест, Лориан и Сен-Назер. Здесь их можно было запереть и взять измором, избегая ненужных потерь, которые были бы неизбежны в случае прямых атак.

Пока часть войск очищала Бретань от противника, остальная часть 3-й армии Паттона направилась на восток, чтобы осуществить «длинный крюк», который должен был вывести эти войска в разрыв, образовавшийся между Луарой и Парижем, и вниз по Сене к Руану. Войска вступили в город Лаваль 6 августа и в Ле-Ман — 9 августа. Во всем этом обширном районе было обнаружено очень мало немцев. Главная трудность заключалась в снабжении передовых американских частей на растянутых и непрерывно увеличивавшихся коммуникациях. За исключением ограниченного снабжения при помощи авиации все приходилось доставлять на фронт по-прежнему с тех береговых баз, где высадились вначале наши войска, через западную часть Нормандии и Авранш. Поэтому Авранш стал узким местом и создал заманчивую возможность для удара немцев на запад из района Фалеза. Эта идея пленила воображение Гитлера, и он приказал атаковать максимально возможными силами Мортен, пробиться к Авраншу и, таким образом, перерезать коммуникации Паттона. Немецкие командиры единодушно выступили против этого плана. Сознавая, что битва за Нормандию уже проиграна, они хотели использовать четыре дивизии, только что прибывшие из 15-й армии с севера, для организованного отступления к Сене.

Они считали, что бросать при такой обстановке свежие войска на запад значило бы подставить себя под удар, который неизбежно на них обрушится. Гитлер, однако, настаивал на своем, и 7 августа пять танковых и две пехотные дивизии предприняли ожесточенную атаку на Мортен с востока.

Удар обрушился на одну американскую дивизию, но она держалась твердо, пока к ней на помощь не прибыли три другие дивизии. [358] После пяти дней ожесточенных боев и массированной бомбардировки противника с воздуха его войска вынуждены были в беспорядке отступить и, как предвидели немецкие генералы, весь выступ от Фалеза до Мортена, в котором было полно немецких войск, оказался под сосредоточенным огнем с трех сторон. Один корпус американской 3-й армии, находившийся южнее этого выступа, был переброшен на север через Алансон к Аржантану, которого он достиг 13 августа.

Американская 1-я армия под командованием генерала Ходжеса наступала на юг от Вира, а английская 2-я армия наступала на Конде. Канадская армия, снова поддерживаемая тяжелыми бомбардировщиками, продолжала продвигаться по дороге из Кана в Фалез и на сей раз более успешно, достигнув намеченной цели 17 августа. Союзная авиация непрерывно бомбила скопления немцев, попавших в длинный и узкий мешок, а артиллерия наносила противнику страшные потери.

Немцы упорно цеплялись за фланги прорыва у Фалеза и Аржантана и, отдавая предпочтение своим бронетанковым силам, старались спасти все, что только могли. Однако 17 августа командование противника потеряло всякую связь и контроль, и весь этот район превратился в настоящую бойню. Кольцо сомкнулось 20 августа, и хотя к тому времени значительной части неприятельских войск удалось пробиться на восток, не менее восьми германских дивизий было уничтожено. Фалезский мешок превратился для них в могилу.

Фон Клюге докладывал Гитлеру:

«У противника страшное превосходство в авиации, которая подавляет почти все наши движения. Вместе с тем каждое передвижение противника подготавливается и прикрывается его авиацией. Людские и материальные потери колоссальны. Моральное состояние войск сильно подорвано вследствие непрерывного убийственного огня противника».

Американская 3-я армия помимо очищения полуострова Бретань и осуществления «короткого крюка», который способствовал победе у Фалеза, бросила три корпуса на восток- и северо-восток от Ле-Мана. 17 августа они достигли Орлеана, Шартра и Дрё. Отсюда они направились на северо-запад по левому берегу реки, чтобы соединиться с наступавшей на Руан английской армией. Наша армия несколько задержалась. После фалезских боев ей пришлось перегруппироваться, а противник за это время сумел укрепить свои арьергардные позиции. Тем не менее преследование продолжалось активно, и вскоре все немцы к югу от Сены под уничтожающим огнем с воздуха стали отчаянно искать пути к отступлению за реку. Ни один из мостов, разрушенных во время предыдущих бомбардировок, не был восстановлен, однако система переправ была более или менее удовлетворительной. Немцам удалось спасти очень мало машин. К югу от Руана они бросили огромное количество транспортных средств. Те войска, которые спаслись благодаря переправам, были не в состоянии сопротивляться на другом берегу реки. [359]

Эйзенхауэр твердо решил избежать сражения за Париж. Сталинград и Варшава доказали ужас лобовых штурмов и восстаний патриотов, поэтому он решил окружить столицу и, заставит» гарнизон либо капитулировать, либо бежать. К 20 августа наступило время для действий. Паттон форсировал Сену вблизи Манта, а его правый фланг достиг Фонтенбло. Силы французского подпольного движения восстали. Полиция объявила забастовку. Префектура оказалась в руках патриотов. В штаб Паттона прибыл офицер движения Сопротивления с важнейшими донесениями, и в среду утром 23 августа эти донесения были вручены Эйзенхауэру в Ле-Мане.

Паттону была придана французская 2-я бронетанковая дивизия под командованием генерала Леклерка, которая высадилась 1 августа в Нормандии и достойно проявила себя в наступлении. В тот же день прибыл де Голль, который получил от верховного главнокомандующего союзными войсками заверения, что, когда настанет время, войска Леклерка, как об этом давно договорились, первыми вступят в Париж. В связи с полученными вечером сообщениями об уличных боях во французской столице Эйзенхауэр решил действовать, и Леклерку было предложено выступить. В 7 часов 15 минут вечера генерал Брэдли передал эту инструкцию французскому командиру, дивизия которого в то время была расположена в районе Аржантана. Приказ, датированный 23 августа, начинался следующими словами: «Задание — захватить Париж...»

Леклерк писал де Голлю:

«У меня сложилось такое впечатление... будто я вновь переживаю обстановку 1940 года, но только наоборот: полный хаос на стороне противника, его колонны совершенно дезорганизованы».

Леклерк решил поступать по-своему и предпочел скорее уклоняться от столкновения с немцами, чем наносить удары по скоплениям немецких войск. 24 августа первые отряды подошли к городу со стороны Рамбуйе, куда они прибыли из Нормандии за день до этого. Главное наступление вели со стороны Орлеана войска полковника Бийота, сына командующего французской 1-й группой армий, погибшего в мае 1940 года. В ту же ночь авангардные танки достигли Итальянских ворот и в 9 часов 22 минуты вступили на площадь перед ратушей. Главные силы этой дивизии были готовы вступить в столицу на следующий день. Рано утром бронетанковые колонны Бийота расположились по обеим берегам Сены напротив Ситэ. К полудню штаб германского командующего генерала Хольтица в отеле «Мерис» был окружен. Хольтиц сдался, французскому лейтенанту, который доставил его к Бийоту. Тем временем Леклерк прибыл и обосновался на Монпарнасском вокзале, а после полудня направился в префектуру полиции. Примерно к 4 часам к нему привели Хольтица. Это был конец пути, проделанного от Дюнкерка до озера Чад и обратно домой. Тихим голосом Леклерк выразил свои мысли вслух: «Ну, вот и все», а затем он представился на немецком языке побежденному. После короткого и резкого разговора капитуляция гарнизона была подписана, и остальные укрепленные пункты один за другим были заняты бойцами Сопротивления и регулярными войсками. [360]

Город был охвачен ликованием. В германских пленных плевали, коллаборационистов таскали по улицам, освободительные войска встречали овациями. В этой обстановке долгожданного триумфа прибыл генерал де Голль.

В 5 часов вечера он приехал на улицу Святого Доминика и разместил свою штаб-квартиру в военном министерстве. Два часа спустя в ратуше он впервые предстал перед ликующим населением как руководитель «Свободной Франции» вместе с видными руководителями движения Сопротивления и генералами Леклерком и Жюэном. Произошел стихийный взрыв неистового энтузиазма. На следующий день, 26 августа, де Голль направился пешком через Елисейские поля на площадь Согласия и оттуда в сопровождении целой колонны автомобилей — к Собору Парижской богоматери. Кто-то из спрятавшихся на крышах коллаборационистов открыл было стрельбу. Толпа бросилась врассыпную, но после кратковременной паники торжественное празднование освобождения Парижа продолжалось и было доведено до конца

К 30 августа наши войска форсировали Сену во многих местах. Потери противника были огромны: 400 тысяч солдат и офицеров, половина из них пленными, 1300 танков, 20 тысяч грузовиков, 1500 полевых орудий. Германская 7-я армия и все дивизии, посланные ей в подкрепление, были разбиты вдребезги. Продвижение союзников из района высадки задержалось из-за плохой погоды и опрометчивости Гитлера. Но как только это сражение закончилось, все пошло как по маслу, и Сена была достигнута за шесть дней до намеченного срока.

Кое-кто критиковал за медлительность на английском участке фронта в Нормандии, а блестящее продвижение американцев на последних этапах, казалось, означало, что они достигли больших успехов, чем мы. Поэтому необходимо снова подчеркнуть, что весь план кампании состоял в том, чтобы превратить английский участок фронта в основной и переманить к этому участку резервы противника, с тем чтобы помочь американцам в их обходном движении. Цель английской 2-й армии, как она была изложена в первоначальном плане, заключалась в том, чтобы «прикрывать фланг американских армий, когда последние будут занимать Шербур, Анжер, Нант и порты Бретани». Благодаря настойчивости и упорным боям эта цель была достигнута. Генерал Эйзенхауэр, который полностью понимал действия своих английских товарищей, писал в официальном докладе: «Без больших жертв, принесенных англо-канадскими армиями в затянувшихся жестоких боях за Кан и Фалез, нельзя было бы осуществить блестящих наступлений союзных войск в других районах».

Глава третья.

Беспилотная бомбардировка

Давно подготовлявшееся наступление на Англию с помощью самолетов-снарядов началось: целью был Большой Лондон. Более года [361] мы спорили между собой о том, каковы будут характер и масштабы этой атаки. И вся подготовка, на которую мы только были способны и какую позволяли наши ресурсы, была проведена своевременно.

Рано утром 13 июня, ровно через неделю после дня «Д», четыре самолета-снаряда пересекли наше побережье. Это был преждевременный результат приказа немцев, срочно отданного в день «Д» в ответ на наши успехи в Нормандии. Один снаряд упал в Бетнал-Грин, убил шестерых человек и ранил девятерых. Остальные не причинили никакого урона. Затем все было тихо до вечера 15 июня, когда немцы всерьез начали свою кампанию «возмездия».

Свыше 200 самолетов-снарядов было выпущено по территории нашей страны в течение 24 часов и свыше трех тысяч на протяжении последующих пяти недель.

«Летающие бомбы», как мы их окрестили, были названы Гитлером Фау-1, поскольку он надеялся, и не без основания, что это лишь первое из серии оружия массового уничтожения, которое даст германская наука. Лондонцы скоро стали называть это новое оружие «жужжалкой» или «жужжащей бомбой» из-за резкого звука, издаваемого мотором, который представлял собой реактивный двигатель новой и остроумной конструкции. Самолет-снаряд летел со скоростью до 400 миль в час на высоте около трех тысяч футов, неся тонну взрывчатых веществ. Управление осуществлялось магнитным компасом, а дальность полета регулировалась маленьким пропеллером, который приводился в движение воздухом при полете снаряда. Когда пропеллер делал такое количество оборотов, которое соответствовало расстоянию от стартовой площадки до Лондона, все аппараты управления останавливались, и снаряд падал на землю. Разрушительная сила увеличивалась еще и тем, что снаряд, обычно взрывался до соприкосновения с землей.

Эта новая форма атаки возложила на жителей Лондона бремя, пожалуй, еще более тяжелое, чем воздушные налеты 1940 и 1941 годов. Состояние неизвестности и напряженности становилось более продолжительным. Ни наступление дня, ни облачность не приносили утешения.

С течением времени все районы Лондона подверглись бомбардировке. Наибольший ущерб был причинен районам, простирающимся от Степни и Поплара на юго-запад до Уондсуорта и Митчема. Из отдельных районов больше всего пострадали Кройдон, на который в течение одного дня было сброшено восемь бомб, затем Уондсуорт, Льюисхем, Камберуэлл, Вулидж и Гринвич, Бекенхем, Ламбет, Орпингтон, Кулдсдон и Перли, Уэст-Хэм, Числхерст и Митчем. Около 750 тысяч домов было повреждено, причем 23 тысячи уже нельзя было восстановить. Хотя Лондон пострадал больше всех, жертвы и разрушения были и во многих других городах. Нашим самым скоростным истребителям со специальным облегченным оборудованием и более мощными моторами едва удавалось перехватывать самые быстрые самолеты-снаряды. Многие снаряды летели не с такой скоростью, какую планировали их конструкторы, тем не менее нашим истребителям часто трудно бывало перехватывать их своевременно. [362]

Чтобы усложнить дело, противник выпускал снаряды залпами, рассчитывая нейтрализовать нашу систему обороны. Наши обычные методы «перехвата» оказались слишком медленными, и поэтому истребителям приходилось постоянно патрулировать в воздухе, обнаруживать и преследовать свою дичь с помощью указаний и непрерывных коррективов радарных станций и наземных наблюдателей. Самолеты-снаряды были гораздо меньше по размеру, чем обычные самолеты, и поэтому их труднее было и заметить, и поразить. Было слишком мало шансов на то, чтобы сбить самолет-снаряд с дистанции более 300 ярдов, но в то же время было опасно открывать огонь с дистанции менее 200 ярдов, ибо взорвавшийся снаряд мог бы. уничтожить атакующий истребитель.

Огненная струя выхлопных газов облегчала обнаружение снаряда в темноте, и в течение первых двух ночей наши зенитные батареи в Лондоне открывали по ним огонь и, как утверждают, сбили немалое количество их. Но оказалось, что это на руку врагу, поскольку в противном случае многие из этих снарядов взорвались бы на открытой местности за пределами столицы. Поэтому было запрещено сбивать самолеты-снаряды над районом столицы, и к 21 июня зенитные орудия были выдвинуты вперед, на линию, проходившую по возвышенности Норт-Даунс.

Многие снаряды летели на таких высотах, которые, как нам казалось вначале, создадут определенные трудности для наших зениток, ибо они летели то слишком низко для крупнокалиберных батарей, то слишком высоко для других орудий. Однако, к счастью, оказалось возможным использовать тяжелые крупнокалиберные орудия против более близких целей, чем мы вначале предполагали. Мы, конечно, понимали, что некоторые снаряды минуют и наших истребителей, и зенитные орудия, поэтому мы решили задерживать их при помощи широкой системы аэростатов заграждения на юге и юго-востоке Лондона. В ходе этой кампании аэростатами заграждения было перехвачено 232 снаряда, каждый из которых почти наверняка упал бы где-либо в районе Лондона. И хотя через нашу систему обороны проникало гораздо меньшее количество снарядов, чем вначале рассчитывал противник, они все же ставили перед нами очень много проблем.

По расчетам Гитлера, это новое оружие должно были иметь «решающее» значение в осуществлении его сумасбродного плана достижения мира. Даже его военные советники, которые были менее одержимыми, чем их хозяин, надеялись, что муки Лондона заставят нас использовать часть наших армий для обреченного на гибель десанта на побережье Па-де-Кале в попытке захватить пусковые площадки. Однако ни Лондон, ни правительство не дрогнули, и 18 июня я мог заверить генерала Эйзенхауэра, что мы выдержим испытание до конца и не просим никаких изменений его стратегии во Франции.

С осени 1943 г. велась бомбардировка нашими самолетами пусковых станций немецких «фау», но к концу июня стало ясно, что теперь эти операции не дают хороших результатов. Командование бомбардировочной авиации, желая как можно эффективнее помочь [363] Лондону, искало более подходящие объекты и скоро их нашло. Главные склады самолетов-снарядов во Франции находились в нескольких больших естественных пещерах вокруг Парижа, когда-то использовавшихся французами для разведения грибов. Немцы решили, что в одной из этих пещер в Се-Лё-д'Эссеран, в долине Уазы, можно хранить две тысячи таких самолетов-снарядов. 70 процентов всех снарядов, выпущенных на Лондон в июне, поступили с этого склада. В начале июля этот склад был полностью уничтожен нашей бомбардировочной авиацией, использовавшей для этого самые тяжелые бомбы. Другой склад, в котором, как полагали, находилось 1000 самолетов-снарядов, был уничтожен американскими бомбардировщиками. Нам стало известно, что, по меньшей мере, 300 самолетов-снарядов было безвозвратно погребено только в одной этой пещере. К концу кампании около двух тысяч летчиков английской и союзной бомбардировочной авиации погибли, обороняя Лондон.

В штабе противовоздушной обороны Великобритании уделялось много внимания роли истребителей и зенитных орудий. Расположение наших средств противовоздушной обороны казалось нам достаточно разумным: истребители патрулировали над морем и над большей частью Кента и Сассекса, где снаряды летели врассыпную, а зенитные орудия были сосредоточены в виде пояса ближе к Лондону, куда снаряды долетали уже более компактной массой по мере приближения к цели. Казалось, что при таком расположении каждое из средств обороны имеет наилучшие шансы на успех, поэтому не было ничего удивительного в том, что в первые недели этой кампании, как и во всех предыдущих кампаниях, истребители добивались гораздо больших успехов, чем зенитные батареи. Однако ко второй неделе июля генерал Пайл{92} и некоторые его дальновидные советники пришли к выводу, что зенитные батареи можно использовать гораздо лучше, без особого ущерба для действий истребителей, если перенести батареи на побережье. Их радарные установки получили бы гораздо большее поле действия, и было бы более безопасно использовать снаряды с неконтактными взрывателями, которые мы теперь получали из Америки{93}.

Мы не были уверены в том, что батареи смогут воспользоваться своими радарными установками на побережье в связи с опасностью помех со стороны вражеских станций. Однако наша разведка действовала настолько успешно и наша бомбардировка была настолько точной, что к дню «Д» все германские станции, предназначенные для создания помех, были выведены из строя. [364]

Передислокация представляла собой широкую операцию, которая была осуществлена с быстротой, заслуживающей всяческой похвалы. Около 400 крупнокалиберных и 600 орудий типа «Бофорс» пришлось перебросить и установить на новых позициях. Пришлось проложить 3 тысячи миль телефонного кабеля. Были мобилизованы 23 тысячи мужчин и женщин. Машины, принадлежащие командованию противовоздушной обороны, проделали за одну неделю 2750 тысяч миль. За четыре дня переброска на побережье была завершена.

В первые дни после передислокации нашими комбинированными силами обороны было уничтожено значительно меньше самолетов-снарядов, главным образом потому, что истребителям во многом мешали новые ограничения в передвижении. Однако этот недостаток был быстро исправлен. Орудия скоро наверстали упущенное, и результаты непрерывно улучшались. При наличии нового радара и аппаратуры предупреждения и прежде всего при помощи новых снарядов с неконтактными взрывателями, которые мы запросили у Америки еще за шесть месяцев до этого, успехи наших артиллеристов превзошли все ожидания. К концу августа не более чем одному из семи самолетов-снарядов удавалось прорваться в район Лондона. Рекордный «улов» был 28 августа, когда из 94 снарядов, приблизившихся к нашему берегу, 90 было уничтожено. 2 снаряда были перехвачены аэростатами воздушного заграждения, 23 — истребителями, 65 были уничтожены зенитными орудиями. Таким образом, Фау-1 удалось одолеть.

Немцы, внимательно следившие через Ла-Манш за действиями наших орудий, были совершенно ошеломлены их успехами. Они еще не успели разгадать эту загадку, как наши быстро продвигавшиеся из Нормандии на Антверпен победоносные английская и канадская армии захватили в течение первой недели сентября их пусковые станции. Успех этих армий избавил Лондон и его защитников от крайнего напряжения предыдущих трех месяцев, и 6 сентября министр внутренних дел и внутренней безопасности

Герберт Моррисон мог заявить: «Битва за Лондон выиграна». Хотя немцы и в дальнейшем время от времени тревожили нас своими самолетами-снарядами, выпускавшимися с помощью самолетов, и некоторыми снарядами дальнего радиуса действия, выпущенными из Голландии, угроза эта стала уже незначительной. В общей сложности на Лондон было выпущено около 8 тысяч самолетов-снарядов, из них 2400 достигли цели{94}. Общее число жертв среди гражданского населения составило 6184 убитыми и 17981 серьезно раненными.

Приближалась новая угроза — со стороны ракетных снарядов дальнего действия, или Фау-2, которые так занимали наши мысли [365] еще за год до этого. Немцам, однако, оказалось трудно их усовершенствовать. Тем временем их обогнало производство самолетов-снарядов. Но почти сразу после того, как на нас стали падать самолеты-снаряды, появились признаки подготовки нападения с помощью ракетных снарядов.

Ракетный снаряд был внушительным техническим достижением. Тяга обеспечивалась в результате сжигания в камере сгорания спирта и жидкого кислорода, причем около четырех тонн спирта и пяти тонн жидкого кислорода сгорали примерно за одну минуту. Для подачи в камеру необходимого количества горючего требовался специальный насос мощностью около тысячи лошадиных сил. Насос в свою очередь приводился в движение турбиной, работавшей на перекиси водорода. Движение ракеты регулировалось гироскопами или радиосигналами, действовавшими на большие графитные лопасти, установленные позади камеры; отклоняя струю выхлопных газов, они, таким образом, изменяли направление движения ракетного снаряда. Вначале снаряд шел вертикально вверх на расстояние примерно шести миль, затем автоматические приборы переводили его на подъем под углом около 45 градусов, причем скорость его непрерывно нарастала. Когда скорость оказывалась достаточной для заданного расстояния, автоматические приборы прекращали подачу горючего, и снаряд летел по гигантской параболе, достигая высоты приблизительно 50 миль и падая примерно в 200 милях от места запуска. Его максимальная скорость составляла около четырех тысяч миль в час, и весь полет занимал не более трех-четырех минут.

В конце августа казалось, что наши армии смогут изгнать противника со всей территории в пределах 200 миль от Лондона, чтобы сделать город недосягаемым для ракетных снарядов. Однако немцы сумели удержать Валхерен и Гаагу. 8 сентября, через неделю после того как наиболее тяжелый обстрел самолетами-снарядами Фау-1 прекратился, немцы послали на Лондон первые два ракетных снаряда{95}. Около 1300 ракетных снарядов{96} было выпущено на Англию за семь месяцев до освобождения нашей армией Гааги, откуда запускалось большинство этих снарядов. Многие ракетные снаряды не достигли цели, но около 500 взорвались в Лондоне. Общее число жертв в Англии в результате взрывов Фау-2 составило 2724 убитыми и 6467 серьезно раненными. В среднем каждый снаряд Фау-2 вызывал примерно в два раза больше жертв, чем самолет-снаряд. Хотя боевой заряд у них был приблизительно одинаковых размеров, резкий звук, издаваемый двигателем самолета-снаряда, служил [366] сигналом для населения спешить в укрытие. Ракетный же снаряд появлялся бесшумно.

Много контрмер было испробовано и еще больше изучено. Наши истребители и бомбардировщики непрерывно бомбили пусковые станции. В результате наших контрмер атака ограничилась 400 — 500 ракетными снарядами в месяц, падавшими на Лондон и континент, в то время как немцы намеревались довести эту цифру до 900 в месяц.

Таким образом, хотя мы мало что могли сделать после того, как ракетный снаряд уже был запущен, мы отсрочили и значительно ослабили силу этого натиска. Около 200 ракетных снарядов в месяц предназначалось для Лондона, большая часть остальных — для Антверпена и еще несколько — для других объектов на континенте. Немецкие данные показывают, что до конца войны на Антверпен было выпущено 8696 самолетов-снарядов и 1610 ракетных снарядов. Из них 5960 упали в пределах 8 миль от центра города и убили 3470 бельгийских граждан и 682 союзных военнослужащих. Кроме того, 3141 самолет-снаряд был выпущен на Льеж и 151 ракетный снаряд — на Брюссель. Население Бельгии вынесло эту бессмысленную бомбардировку с таким же мужеством, как и население Англии.

Глава четвертая.

Наступление на юг Франции

Освобождение Нормандии было главным событием в Европейской кампании 1944 года, однако оно было результатом лишь одного из нескольких концентрических ударов, нанесенных нацистской Германии. На востоке русские хлынули в Польшу и на Балканы, а на юге армии Александера в Италии пробивались к реке По. Теперь наступило время принять решение о направлении нашего следующего удара на Средиземном море, и приходится с сожалением отметить, что это вызвало первые серьезные разногласия по вопросу высокой стратегии между нами и нашими американскими друзьями.

План окончательной победы в Европе был в общих чертах намечен в ходе длительной дискуссии на Тегеранской конференции в ноябре 1943 года. В наших планах мы все еще руководствовались этими решениями, и поэтому не мешает напомнить о них. Прежде всего мы обещали осуществить операцию «Оверлорд». Это была главная задача, и никто не оспаривал, что это наша первейшая обязанность. Но у нас еще оставались крупные силы в Средиземном море, и возникал вопрос: «Что же им предпринять?» Мы решили, что они должны захватить Рим, поскольку находящиеся поблизости от него аэродромы были необходимы для бомбардировки Южной Германии. По окончании этой операции мы намеревались двинуться вверх по полуострову к линии Пиза, Римини и сковать как можно больше дивизий противника в Северной Италии. Однако этим дело не кончалось. Мы также договорились и о третьей операции, а именно — о комбинированной высадке на юге Франции, и по этому вопросу [367] суждено было возникнуть спорам. Вначале эта операция намечалась как маневр для отвлечения внимания противника или как угроза с целью приковать германские войска к Ривьере и не допустить включения их в бои в Нормандии.

Однако в Тегеране американцы настаивали на том, чтобы предпринять действительное наступление силами десяти дивизий, и Сталин поддержал их. Я согласился с этим изменением главным образом потому, что хотел избежать излишнего отвлечения сил в Бирму, хотя я и думал о других путях использования успеха, достигнутого в Италии. Этот план получил условное название «Энвил».

Одно было ясно: не будет никакого смысла высаживаться на юге Франции, если мы не сделаем это вовремя. Одной только угрозы высадки было бы достаточно для того, чтобы сковать германские войска в этом районе. Настоящее вторжение заставило бы противника усилить эти войска. Но раз мы начали бои в Нормандии, значение операции «Энвил» существенно уменьшилось, потому что Гитлер едва ли стал бы оттягивать силы с главного фронта на севере для того, чтобы удержать свои позиции в Провансе. Если мы вообще собирались вторгнуться в Ривьеру, мы должны были сделать это одновременно или перед самой высадкой в Нормандии, и именно таковы были наши намерения, когда мы готовили свои планы на Тегеранской конференции.

Было также и другое соображение, ставившее под сомнение полезность операции «Энвил». Многие войска, необходимые для этой операции, то есть для настоящего вторжения, а не для маневра с целью отвлечения сил противника или для угрозы ему, должны были быть взяты из наших армий в Италии. Но они должны были выполнить сначала трудную и важную задачу — захватить Рим и аэродромы. До тех пор пока это не было сделано, нельзя было брать войска из сил Александера. Прежде чем начать операцию «Энвил», надо было захватить Рим.

Все зависело от занятия Рима, Если бы нам удалось захватить его быстро, все обошлось бы хорошо. Тогда можно было бы перебросить войска с Итальянского фронта для осуществления операции «Энвил» в подходящее время. Если же Рим не удастся быстро захватить, тогда достаточно будет отвлекающего маневра. Если мы предпримем настоящую высадку, но после того как уже начнется операция «Оверлорд», нашим войскам придется проделать довольно длинный путь, прежде чем они смогут соединиться с армиями Эйзенхауэра, и к тому времени битва на побережье уже закончится. Они пришли бы слишком поздно, чтобы оказать помощь. Именно так и произошло, и это казалось вероятным еще в начале 1944 года.

На Тегеранской конференции мы уверенно рассчитывали добраться до Рима в начале весны, но это оказалось невозможным. Крупный десант в Анцио, предпринятый с целью ускорить захват Рима, заставил германское командование перебросить восемь — десять дивизий с важнейшего театра военных действий, то есть больше, чем предполагалось оттянуть к Ривьере операцией «Энвил». Фактически этот десант заменил «Энвил», достигнув намеченной цели. Тем не [368] менее план наступления на Ривьеру продолжал оставаться в силе, как будто ничего не произошло.

Помимо операции «Энвил», будущее которой неясно вырисовывалось, часть наших лучших дивизий, находившихся в Италии, была с полным основанием выделена для главной операции «Оверлорд» и отправлена в Англию еще до конца 1943 года. Таким образом, Александер был ослаблен, а Кессельринг усилен. Немцы послали подкрепления в Италию, парировали внезапный удар у Анцио и задержали наше наступление на Рим почти до самого дня «Д». Ожесточенные сражения, конечно, поглотили значительные резервы противника, которые в ином случае могли бы быть использованы во Франции. Этим мы, несомненно, помогли осуществлению операции «Оверлорд» в первые критические дни, и тем не менее в Средиземном море наше продвижение сильно задержалось. Другим препятствием была нехватка десантных судов.

Многие из них были переключены на операцию «Оверлорд». Операцию «Энвил» нельзя было начать, пока эти суда не вернутся, а это зависело от хода событий в Нормандии. Эти обстоятельства были давно учтены, и еще 21 марта верховный главнокомандующий вооруженными силами союзников на Средиземном море генерал Мэйтлэнд Вильсон сообщил, что операцию «Энвил» невозможно начать до конца июля. Затем он перенес этот срок на середину августа и заявил, что операции «Оверлорд» можно было бы лучше всего помочь, отказавшись от наступления на Ривьеру и сосредоточив внимание на Италии.

После падения Рима 4 июня этот вопрос надо было пересмотреть и решить, должны ли мы осуществить операцию «Энвил» или же следует разработать новый план.

Генералу Эйзенхауэру, естественно, хотелось усилить наступление в Северо-Западной Европе всеми имеющимися средствами. Стратегические возможности в Северной Италии не привлекали его, но он согласился вернуть десантные суда по возможности скорее, если это приведет к ускорению операции «Энвил».

Американские начальники штабов согласились с Эйзенхауэром, строго придерживаясь тезиса максимального сосредоточения сил на решающем участке, которым, по их мнению, была только Северо-Западная Европа. Их поддерживал президент, помнивший соглашения, заключенные со Сталиным много месяцев назад в Тегеране. Однако вся обстановка изменилась в результате задержки, происшедшей в Италии.

14 июня объединенный англо-американский штаб решил подготовить десантную операцию на Средиземном море, которая могла бы быть начата либо на юге Франции, либо на Бискайском заливе, либо в верхней части Адриатики. Вопрос о месте высадки мог пока оставаться открытым. Три дня спустя генерал Маршалл выехал в район Средиземного моря для совещания с командующим.

Генерал Вильсон впервые узнал, что для операции «Оверлорд» нужно гораздо больше портов, и это произвело на него впечатление, однако он [369] не изменил своего мнения относительно операции «Энвил» и 19 июня заявил объединенному англо-американскому штабу, что он продолжает считать лучшим вкладом в общее дело дальнейшее развитие наступления всеми имеющимися в его распоряжении силами в направлении реки По. Если мы после этого совершим десантную операцию на Истрийском полуострове в верхней части Адриатики, над которым господствует Триест и который простирается к югу от него, тогда откроются заманчивые перспективы для продвижения через Люблинский проход в Австрию и Венгрию и для нанесения удара в самое сердце Германии с другого направления. Александер согласился с этим.

23 июня генерал Эйзенхауэр рекомендовал объединенному англоамериканскому штабу сосредоточить наши войска для непосредственной поддержки решающей битвы в Северной Франции. Он настаивал на осуществлении операции «Энвил» за счет, конечно, наших армий в Италии, поскольку, с его точки зрения, «ресурсы Великобритании и Соединенных Штатов не позволят нам поддерживать два крупных театра военных действий в Европе, каждый из которых имел бы решающее значение».

Американские начальники штабов решительно поддерживали Эйзенхауэра. Они осуждали, как они выражались, «использование средиземноморских ресурсов для крупных операций в Северной Италии и на Балканах». Наши же начальники штабов придерживались противоположного мнения. 26 июня они заявили, что союзные войска на Средиземном море могут лучше всего помочь осуществлению операции «Оверлорд» уничтожением немцев, непосредственно противостоящих им. Чтобы начать 15 августа наступательную операцию по плану «Энвил», необходимо было бы немедленно перебросить войска с итальянского фронта, но вместо того, чтобы высадить десант на Ривьере, они предпочитали послать войска морем непосредственно к Эйзенхауэру.

Они настаивали на том, чтобы Александер развернул свое наступление в Италии в таких масштабах, при которых боевые операции завершились бы уничтожением всех германских войск, противостоящих ему. Они считали, что генерал Вильсон должен сделать все, что в его силах, чтобы подчеркнуть угрозу нападения {97} на юг Франции. Вильсон же должен подготовиться к отправке Эйзенхауэру одной или более американских дивизий или всех французских дивизий, которые он в состоянии принять и которые наш. флот сможет перевезти.

Это явное расхождение во взглядах, которое честно и горячо отстаивала каждая из сторон, могло быть урегулировано лишь президентом и мною.

Я изложил свое мнение Рузвельту:

«а) Считаю необходимым укрепить фронт, осуществляющий операцию «Оверлорд» непосредственно, произведя максимум высадок с запада. [370]

б) Отдать затем должное большим возможностям войск, расположенных в районе Средиземного моря, и в нынешней фазе ограничиться незначительными операциями и угрозами с целью отвлечь противника и сковать его вокруг Лионского залива.

в) Оставить генералу Эйзенхауэру все десантные суда, пока они ему нужны, для того чтобы увеличить его десантные возможности.

г) Обеспечить максимальное увеличение пропускной способности портов в районе операции «Оверлорд».

д) Принять решение не срывать одну великую кампанию ради того, чтобы выиграть другую. Можно выиграть обе».

Президент ответил сразу же, но отрицательно. Он твердо решил проводить, как он говорил, «большую стратегию» Тегерана, то есть использовать до конца «Оверлорд», «победоносные наступления в Италии» и штурмовать в скором времени юг Франции. Политические цели, может быть, и важны, но военные операции для их достижения должны быть подчинены задаче нанесения удара в сердце Германии в результате кампании в Европе. Сам Сталин высказался за операцию «Энвил» и признал все другие операции на Средиземном море имеющими меньшее значение, и Рузвельт заявил, что он не может отказаться от нее без консультации со Сталиным.

«Я не могу согласиться, — писал он, — с использованием американских войск для наступления на Истрию и на Балканы и не думаю, что французы согласятся на такое использование их войск... По чисто политическим причинам внутреннего порядка я не мог бы выдержать даже малейшего поражения в операции «Оверлорд», если бы стало известно, что довольно крупные силы отвлечены на Балканы».

Никто из участников этой дискуссии никогда не помышлял о продвижении армий на Балканы; но Истрия и Триест представляли собой определенные стратегические и политические позиции, следовательно, как это ясно понимал президент, последствия могли бы оказаться глубокими и серьезными, особенно после наступлений русских.

В ходе дискуссии президент предложил, чтобы мы изложили свои точки зрения Сталину. Я сказал, что не представляю себе, как бы он реагировал, если бы этот вопрос был поставлен перед ним. С военной точки зрения он, возможно, был бы весьма заинтересован в продвижении на восток армий Александера, которые, не вступая на Балканы, оказали бы значительное воздействие на все находящиеся там войска, и вместе с наступательными операциями, которые Сталин предпринял бы против Румынии или вместе с Румынией против Трансильвании, это продвижение могло бы привести к очень серьезным результатам. С точки же зрения политической он, возможно, предпочел бы, чтобы английские и американские войска делали свое дело во Франции в предстоявших ожесточенных боях и чтобы Восточная, Средняя и Южная Европа, естественно, оказались в его руках. Однако я считал, что лучше решить этот вопрос между нами и в нашу пользу. Я был уверен, что, если бы нам удалось встретиться, как я часто предлагал, мы достигли бы счастливого соглашения. [371]

В данный момент я уступил, и в тот же день генералу Вильсону было приказано начать наступление на юг Франции 15 августа. Сразу же приступили к приготовлениям. Но следует предупредить читателя, что отныне операция «Энвил» стала называться операцией «Дрэгон». Это было сделано на тот случай, если бы противник разгадал значение первоначального условного названия операции.

Следует отметить, что к этому периоду (в июле) впервые за время войны численность американских армий, действовавших в Европе и на Дальнем Востоке, превысила численность наших армий. Влияние на операции союзников обычно увеличивается в результате крупного притока подкреплений. Следует также иметь в виду, что если бы была принята во внимание английская точка зрения по этому стратегическому вопросу, то тактическая подготовка могла бы привести к некоторой задержке, что опять-таки ослабило бы силу наших доводов.

Глава пятая.

Балканские судороги: победы русских

Продвижение советских армий в Центральную и Восточную Европу летом 1944 года создало настоятельную необходимость прийти к политическому соглашению с русскими относительно этих районов. Казалось, что вырисовывались контуры послевоенной Европы. В Италии уже начались трудности вследствие русских интриг{98}. Мы стремились достигнуть уравновешенного результата в югославских делах путем прямых переговоров с Тито. Но пока еще не удалось добиться от Москвы какого-либо прогресса в решении вопросов, связанных с Польшей, Венгрией, Румынией и Болгарией. Вся эта проблема была обсуждена на заседании имперской конференции в Лондоне в мае.

В тот день я написал:

«Мы, очевидно, приближаемся к моменту, когда нужно будет начать открытое объяснение с русскими по поводу их коммунистических интриг в Италии, Югославии и Греции. Я считаю, что взаимоотношения [372] с ними становятся с каждым днем все более затруднительными».

18 мая советский посол в Лондоне посетил министерство иностранных дел, чтобы обсудить предложение общего порядка, сделанное Иденом относительно того, чтобы СССР временно считал румынские дела, главным образом, предметом своей заботы в условиях войны, оставив Грецию нам. Русские были готовы принять это, но хотели узнать, консультировались ли мы с Соединенными Штатами. Если да, то они были бы согласны.

Я послал соответствующую личную телеграмму Рузвельту:

Премьер-министр — президенту Рузвельту

31 мая 1944 года

«1. В последнее время наблюдаются тревожные признаки возможных политических расхождений между нами и русскими относительно Балканских стран, и в особенности относительно Греции{99}. Мы поэтому высказали здешнему советскому послу мысль, что мы должны прийти к практической договоренности о том, чтобы Советское правительство взяло на себя ведущую роль в румынских делах и чтобы мы играли такую же роль в греческих делах, причем каждое правительство будет оказывать другому помощь в соответствующих странах. Такая договоренность была бы естественной в существующей военной обстановке, поскольку Румыния находится в сфере русских армий, а Греция — в сфере союзного командования на Средиземноморском театре военных действий, возглавляемого генералом Вильсоном.

2. Здешний советский посол сообщил Идену 18 мая, что Советское правительство согласно с этим предложением, но, прежде чем дать окончательное заверение по этому вопросу, оно хотело бы узнать, консультировались ли мы с правительством Соединенных Штатов и согласилось ли последнее с такой договоренностью.

3. Надеюсь, что Вы сочтете возможным благословить такое предложение. Мы, конечно, не желаем делить Балканы на сферы влияния и, соглашаясь с такой договоренностью, ясно укажем, что она применима только к условиям военного времени и не затрагивает прав и обязанностей каждой из великих держав при мирном урегулировании и после него в отношении всей Европы. Эта договоренность, [373] конечно, не повлечет за собой никакого изменения в нынешнем сотрудничестве между Вами и нами в выработке и проведении союзнической политики в отношении этих стран. Мы считаем, однако, что предложенная сейчас договоренность была бы полезным средством для предотвращения любых политических разногласий между нами и ими на Балканах».

11 июня Рузвельт телеграфировал:

Президент Рузвельт — премьер-министру

11 июня 1944 года

«...Короче, мы признаем, что правительство, несущее военную ответственность на любой данной территории, неизбежно будет принимать решения, диктуемые военной обстановкой, но мы убеждены, что естественная тенденция таких решений охватывать другие области, помимо военной, будет укреплена соглашением предложенного типа. По нашему мнению, это, безусловно, приведет к углублению разногласий между Вами и Советами и к разделу района Балкан на сферы влияния вопреки намерению ограничиться военными делами.

Мы считаем, что следует предпочтительно сделать усилия к созданию консультативного механизма с целью рассеять недоразумения и ограничить тенденцию к образованию исключительных сфер».

Премьер-министр — президенту Рузвельту

11 июня 1944 года

«Я весьма озабочен полученным от Вас посланием. Действие парализуется, если каждый должен консультироваться с каждым другим относительно всего до того, как действие предпринимается. События всегда обгонят меняющиеся ситуации в этих балканских районах. Кто-то должен быть вправе планировать и действовать. Консультативный комитет был бы лишь помехой, которая в любых чрезвычайных условиях будет преодолена путем прямого взаимного обмена мнениями между Вами и мною или между каждым из нас и Сталиным...

Резюмируя, я предлагаю, чтобы мы согласились установить трехмесячный испытательный срок для мероприятий, изложенных в моем послании от 31 мая, после чего он должен быть пересмотрен тремя державами».

13 июня президент согласился с этим предложением, но добавил

«Мы должны постараться сделать ясным, что мы не устанавливаем каких-либо послевоенных сфер влияния».

Я согласился с его мнением.

Во второй половине того же дня на заседании военного кабинета я сообщил о создавшейся ситуации и насчет оговорки о трехмесячном сроке; было решено, что министр иностранных дел должен информировать Советское правительство о том, что мы приняли [374] это общее разделение ответственности. Это и было сделано 19 июня. Президент, однако, не был удовлетворен способом наших действий, и я получил от него послание, выражавшее недовольство. В послании было сказано: «Мы обеспокоены тем, что Ваши люди подняли этот вопрос перед нами только после того, как он был поставлен перед русскими», В связи с этим 23 июня я обрисовал президенту в ответ на его упрек положение в том виде, в каком оно мне представлялось в Лондоне.

В ответе президента от 27 июня этот спор между друзьями был урегулирован.

«Оказывается, — писал он, — оба мы без умысла предприняли односторонние действия в направлении, которое, с чем мы оба сейчас согласны, в данное время было целесообразным. Существенно важно, чтобы мы всегда были согласны в делах, касающихся наших союзных военных усилий».

Я ответил в тот же день:

«Можете быть уверены, что я всегда буду добиваться нашего согласия во всех делах на всех этапах».

В правительственной инстанции затруднения, однако, существовали по-прежнему. Русские настаивали на прямой консультации с американцами...

Наше внимание привлекал и другой вопрос. Русские армии находились у границ Румынии. Теперь у Турции имелся последний шанс вступить в войну на стороне союзников, и ее вступление на этой стадии оказало бы сильное влияние на будущее Юго-Восточной Европы. Теперь она выражала готовность пойти на разрыв отношений с осью.

Я сообщил Сталину мои взгляды на эти события.

Премьер-министр — маршалу Сталину

11 июля 1944 года

«1. Несколько недель тому назад г-н Иден предложил Вашему Послу, чтобы Советское Правительство взяло на себя инициативу в Румынии и чтобы британцы сделали то же самое в Греции. Речь шла лишь о рабочем соглашении для того, чтобы по возможности избежать затяжного и трудного дела с трехсторонним обменом телеграммами, парализующим действия. Затем г-н Молотов весьма уместно предложил, чтобы я информировал Правительство Соединенных Штатов, что я и сделал и все время хотел сделать, и после некоторого обсуждения Президент согласился с тем, чтобы это было осуществлено в виде опыта в течение трех месяцев. Эти месяцы — июль, август и сентябрь — могут быть, Маршал Сталин; весьма важными месяцами. Теперь, однако, я вижу, что Вы усматриваете некоторые трудности в этом. Я хотел бы спросить, не согласны ли Вы с тем, чтобы этот план был испробован в течение трех месяцев. Никто не сможет сказать, что он затрагивает будущее Европы или разделяет ее на сферы. Но мы можем обеспечить ясную политику на каждом театре, и мы будем сообщать другим все, что мы делаем. Однако, если Вы сообщите мне, что это безнадежно, я не истолкую это в дурном смысле. [375]

2. Имеется еще один вопрос, который я хочу поставить перед Вами. Турция готова немедленно порвать отношения с державами оси. Я согласен с Вами, что она должна объявить войну, но я боюсь, что, если мы скажем, чтобы она это сделала, она будет упираться, требуя для защиты своих городов самолетов, которые нам трудно будет выделить или послать туда в настоящий момент, и совместных военных действий в Болгарии и на Эгейском море, для чего у нас нет в настоящее время средств. И, кроме всего этого, она снова потребует всякого рода вооружение, которое мы не сможем выделить, так как запасы, приготовленные для нее в начале года, уже были использованы по другому назначению. Поэтому, мне кажется, разумнее принять этот разрыв отношений с Германией как первый вклад. Затем мы сможем подбросить кое-что для того, чтобы помочь ей защищаться от предпринятого из мести нападения с воздуха, и это, пока мы действуем вместе, могло бы привести к вступлению ее в войну. Союз с турками в прошлую войну был очень дорог немцам, и тот факт, что Турция порвет отношения, будет похоронным звоном для германской души. Кажется, сейчас как раз весьма подходящее время для того, чтобы ударить в похоронный колокол...»

Его ответ был уклончив.

Маршал Сталин — премьер-министру

15 июля 1944 года

«1. В отношении вопроса о Румынии и Греции здесь нет необходимости повторять то, что Вам уже известно из переписки между нашим Послом в Лондоне и г-ном Иденом. Одно мне ясно, что у Американского Правительства есть какие-то сомнения в этом вопросе, и будет лучше вернуться к этому делу, когда мы получим американский ответ на наш запрос. Как только станут известными замечания Американского Правительства, я не премину написать Вам по этому вопросу дополнительно.

2. Вопрос о Турции следует рассмотреть в свете тех фактов, которые Правительствам Великобритании, Советского Союза и США хорошо известны со времени переговоров с Турецким Правительством в конце прошлого года. Вы, конечно, помните о том, как настойчиво Правительства трех наших стран предлагали Турции вступить в войну против гитлеровской Германии на стороне союзников еще в ноябре и декабре 1943 года. Из этого ничего не вышло. Как Вам известно, по инициативе Турецкого Правительства в мае — июне этого года мы снова вступили в переговоры с Турецким Правительством и дважды предлагали ему то же самое, что предлагали в конце прошлого года три союзных Правительства. Из этого также ничего не вышло. Что же касается тех или иных полумер со стороны Турции, то в настоящее время я не вижу пользы в этом для союзников. Ввиду занятой Турецким Правительством уклончивой и неясной позиции в отношении Германии лучше оставить Турцию в покое и предоставить ее своей воле, не делая новых нажимов на Турцию. Это, конечно, означает, что и претензии Турции, уклонившейся от войны [376] с Германией, на особые права в послевоенных делах также отпадут...»

Таким образом, мы не смогли достигнуть какого-либо окончательного соглашения относительно разделения обязанностей на Балканском полуострове. В начале августа русские ухитрились отправить из Италии миссию к ЭЛАС в Северную Грецию. Вследствие официально выраженного нежелания американцев и приведенного примера русской недобросовестности мы отказались от наших усилий достичь взаимопонимания по важным проблемам, пока я не встречусь со Сталиным в Москве двумя месяцами позже. К тому времени на Восточном фронте произошли большие события.

Летняя кампания русских была эпопеей блестящих успехов. Здесь я могу рассказать об этой кампании лишь суммарно.

Продвижение началось с второстепенного наступления на финнов. Между Ладожским озером и морем финны углубили и укрепили прежнюю линию Маннергейма, превратив ее в мощную оборонительную систему. Однако русские войска, весьма отличавшиеся по качеству и по вооружению от тех русских войск, которые сражались здесь в 1940 году, произвели прорыв после 12 дней ожесточенных боев и 21 июня захватили Выборг. В тот же день начались операции по очищению северного берега Ладожского озера, а к концу месяца они отбросили противника и вновь завладели железной дорогой из Ленинграда в Мурманск — конечный пункт наших арктических конвоев.

Финны некоторое время продолжали воевать при поддержке немецких войск, но им уже попало достаточно, и 25 августа они запросили перемирия.

Наступление на германский фронт между Витебском и Гомелем началось 23 июня. Эти города, а также Бобруйск, Могилев и многие другие города и деревни были превращены в сильно укрепленные позиции с круговой обороной, но они один за другим были окружены и захвачены, и сразу же русские армии хлынули в образовавшиеся бреши. В течение недели они прорвались на глубину 80 миль.

Быстро развивая свой успех, они захватили 3 июля Минск и замкнули кольцо вокруг отступающего врага по спешно созданной линии, идущей к югу от Вильно до Припятских болот, откуда немцы были вскоре вытеснены непреодолимым русским потоком. В конце июля Красная Армия вышла к Неману у Ковно и Гродно. Продвинувшись на 250 миль за пять недель, они временно остановились здесь для пополнения. Немцы понесли огромные потери. 25 дивизий прекратили свое существование, и такое же количество было отрезано в Курляндии.

Южнее Припятских болот успехи русских были не менее великолепны. 13 июля была предпринята серия атак на линии фронта между Ковелем и Станиславом. За десять дней весь германский [377] фронт был прорван и русские взяли Ярослав (на реке Сан), продвинувшись на 120 миль в западном направлении. Станислав, Львов и Перемышль, изолированные этим наступлением, вскоре были обречены, и 30 июля торжествующие русские форсировали Вислу южнее Сандомира. Здесь необходимо было остановиться из-за снабжения. Форсирование Вислы было воспринято польским движением Сопротивления в Варшаве как сигнал к злополучному восстанию, о котором рассказывается в другой главе.

В этой великой кампании имелся и другой далеко идущий успех русских. К югу от этих районов их побед простиралась Румыния. Далеко продвинутая вперед германская линия от Черновцов до Черного моря преграждала до августа путь в Румынию, к нефтепромыслам Плоешти и на Балканы. Эта линия была ослаблена отводом войск для поддержания рушившейся линии дальше на севере, и под ударами сильных атак, начавшихся 22 августа, она быстро распалась. С помощью десантов на побережье русские быстро расправились с противником. Немцы потеряли 16 дивизий.

23 августа в Бухаресте был совершен организованный молодым королем Михаем и его ближайшими советниками государственный переворот, который привел к полному изменению всей военной обстановки. Все румынские армии, до одного человека, последовали за своим королем. В течение трех дней до прибытия советских войск германские войска были разоружены или отступили за северные границы. К 1 сентября немцы эвакуировали Бухарест. Румынские армии распались, и страна была захвачена. Румынское правительство капитулировало. Болгария, после того как она в последние минуты попыталась объявить войну Германии, была занята. Двигаясь на запад, русские армии достигли долины Дуная и через Трансильванские Альпы вышли к венгерской границе, в то же время их левый фланг южнее Дуная развернулся вдоль границы Югославии. Здесь они подготовились к большому наступлению на запад, которое впоследствии привело их в Вену.

Глава шестая.

Италия и высадка на Ривьере

После того как 4 июня пал Рим, разбитые армии Кессельринга беспорядочно устремились на север, подгоняемые и дезорганизуемые непрерывными воздушными налетами и неотступным преследованием сухопутных войск. Американская 5-я армия под командованием генерала Кларка заняла прибрежные дороги, идущие на Пизу, а наша 8-я армия последовала за ней через Тибр, направляясь к Тразименскому озеру. Темп был высокий.

Александер очень надеялся на то, что операция «Энвил», предусматривавшая высадку на юге Франции, будет отложена и что ему разрешат сохранить нетронутыми его обстрелянные войска, упоенные победой. В этом случае он был уверен, что ему удастся прорваться [378] через Апеннины в долину По и через несколько месяцев еще глубже. Можно не сомневаться в том, что, если бы не лишения, вызванные операцией «Энвил», и требования, которые она предъявляла, кампания в Италии могла бы быть закончена к рождеству.

Во всяком случае, предстояли тяжелые бои. В сражения, происходившие в мае и в начале июня, были втянуты 19 немецких дивизий. Три из них прекратили существование; большинство других понесло серьезный урон и поспешно отступало в беспорядке на север. Но Кессельринг был способным генералом и располагал компетентным штабом. Его задача заключалась в том, чтобы задержать наше продвижение, пока он не реорганизует свои войска и не займет свою ближайшую подготовленную позицию, так называемую Готскую линию, которая шла с западного побережья до Пизы, извивалась вдоль гор севернее Флоренции и затем упиралась в Адриатику у Пезаро. Немцы работали над возведением этой линии более года, но она все еще не была закончена. Кессельрингу приходилось бороться за время, чтобы завершить эту линию, разместить на ней гарнизон и получить те восемь дивизий, которые отправлялись в его распоряжение из Северной Европы, Балкан, Германии и России.

После отступления, продолжавшегося десять дней, немцы начали оказывать упорное сопротивление, и 8-й армии пришлось провести ожесточенное сражение, чтобы преодолеть сильную позицию на знаменитых берегах Тразименского озера. Лишь 28 июня противник был отброшен и отступил к Ареццо. На западном побережье войска американской 5-й армии не без труда заняли 1 июля Чечину, а на их правом фланге французский корпус, также под командованием генерала Кларка, вскоре вышел к Сиене. Противник соответственно отвел свои войска на Адриатическом побережье, позволив польскому корпусу быстро занять Пескару и двинуться на Анкону. В это же время французская колониальная дивизия, переброшенная с Корсики, заняла Эльбу и захватила две тысячи человек в плен после продолжавшихся несколько дней ожесточенных боев при сильной военно-морской и военно-воздушной поддержке.

В начале июля в результате обсуждений, происходивших с Соединенными Штатами, Александеру было приказано выделить силы, составившие в конечном счете семь дивизий, для операции «Энвил». Таким образом, одна лишь 5-я армия, насчитывавшая почти 250 тысяч человек, была сокращена до 153 тысяч человек. Несмотря на такое ослабление, Александер настойчиво продолжал энергичное преследование противника и выполнение плана. В результате наступления, предпринятого в июле, американцы заняли всю линию Арно от Эмполи до Пизы. 8-я армия очистила горную местность южнее Флоренции. Менее чем за два месяца союзные армии продвинулись более чем на 250 миль.

Теперь я решил сам отправиться в Италию, где многие вопросы легче было бы урегулировать на месте, чем путем переписки. Я считал [379] весьма полезным увидеть командиров и войска, от которых требовали так много после того, как у них так много взяли. Предстояло начать операцию «Энвил». Александер, несмотря на то что он был очень ослаблен, готовил свои армии к дальнейшему наступлению. Я хотел встретиться с Тито, который легко мог бы прибыть в Италию с острова Вис, где мы все еще защищали его. Папандреу и некоторые его коллеги могли прибыть из Каира, и можно было бы выработать план оказания им помощи в их возвращении в Афины к тому времени, когда оттуда уйдут немцы. Наконец, имелся итальянский политический узел, центром которого теперь был Рим.

Премьер-министр — генералу Вильсону

30 июля 1944 года

«Если здесь некстати не начнется бомбардировка («жужжалка»), надеюсь прибыть дней на десять или на две недели в Италию» начиная с 6 или 7 августа. Будет очень жаль, если мне не удастся встретиться с Тито, с которым я вполне готов обсудить всякого рода политические дела. Можете ли вы поэтому организовать вашу встречу с ним таким образом, чтобы он был в Казерте 8-го или 9-го?»

Дни были так перегружены правительственными делами, что предлагаемые мною сроки пришлось отодвинуть.

11 августа я прибыл в Неаполь, где мне отвели роскошную, хотя и несколько обветшавшую виллу Ривальта с прекрасным видом на Везувий и залив. Здесь генерал Вильсон сообщил мне, что все подготовлено для встречи завтра утром с Тито и Шубашичем — новым югославским премьер-министром правительства короля Петра в Лондоне. Они уже прибыли в Неаполь и должны обедать с нами вечером следующего дня.

Утром 12 августа маршал Тито приехал на виллу. Я присоединился к нему на террасе виллы, сопровождаемый бригадиром Маклином и переводчиком.

Я предложил маршалу сначала ознакомиться с оперативным кабинетом генерала Вильсона, и мы вошли туда. Маршал, которого сопровождали два телохранителя зверского вида — каждый из них с автоматом, — захотел взять их с собой на случай предательства с нашей стороны. С некоторым трудом его от этого отговорили, предложив ему взамен взять их с собой для охраны во время обеда.

Я повел всех за собой в большую комнату, стены которой были завешаны картами фронтов. 31 начал с союзного фронта в Нормандии, отметив наши широкие стратегические движения против германских армий на Западе. Я говорил об упорстве Гитлера, отказавшегося уступать хотя бы дюйм территории, показал, как были заперты многие дивизии в Норвегии и в балтийских провинциях, и сказал, что стратегия Гитлера была бы правильной, если бы он вывел свои войска с Балкан и сосредоточил их на главных фронтах.

Давление союзников в Италии и продвижение русских с востока может заставить [380] его уйти, но мы должны считаться с возможностью того, что он останется на месте. Беседуя, я показал на карте полуостров Истрию и спросил Тито, куда его войска могли бы быть посланы для сотрудничества с нами, если мы сможем достигнуть полуострова с восточного побережья Италии. Я объяснил, что было бы полезно открыть небольшой порт на югославском побережье, куда мы могли бы доставлять военные материалы морским путем. В июне и июле мы послали его войскам почти две тысячи тонн снаряжения воздушным путем, но мы могли бы доставить гораздо больше, если бы располагали портом. Тито сказал, что, хотя сопротивление немцев в последнее время усилилось и потери югославов увеличились, он может набрать значительные силы в Хорватии и Словении и, несомненно, высказаться за операцию против полуострова Истрия, в которой могли бы участвовать югославские войска.

Потом мы перешли в небольшую гостиную, и я начал задавать ему вопросы о его отношениях с королевским югославским правительством. Он сказал, что все еще идут ожесточенные бои между партизанами и Михайловичем, который опирается на помощь немцев и болгар. Примирение невозможно. Я ответил, что у нас нет желания вмешиваться во внутренние дела Югославии, но мы желаем, чтобы его страна была сильна, едина и независима. Д-р Шубашич весьма предан этой идее. Кроме того, мы не должны подвести короля. Тито ответил, что он понимает наши обязательства в отношении короля Петра, но ничего тут поделать не может, пока не закончится война. Тогда решение примет сам югославский народ.

Затем я перешел к вопросам будущего и высказал мысль, что правильным решением для Югославии была бы демократическая система, опирающаяся на крестьянство и, возможно, какая-то постепенная аграрная реформа там, где наделы слишком малы. Тито заверил меня, что, как он заявил об этом публично, у него нет никакого желания вводить коммунистическую систему в Югославии, хотя бы только потому, что большинство европейских стран после войны, вероятно, будет жить при демократическом режиме. Развитие малых стран зависит от взаимоотношений между великими державами. Югославия должна быть в состоянии извлечь выгоду из растущего улучшения этих отношений и развиваться в демократическом направлении. У русских имеется миссия при партизанах, но ее члены не только ничего не говорят о введении советской системы в Югославии, но и высказались против этого{100}. [381]

Я спросил Тито, подтвердит ли он публично свое заявление относительно коммунизма, но он не пожелал этого сделать, потому что могло бы создаться впечатление, будто ему это навязали. Однако мы договорились, что он обсудит эту мысль с д-ром Шубашичем, с которым ему предстояло встретиться в тот день впервые.

Затем состоялся завтрак, во время которого мы договорились, что если в беседах с д-ром Шубашичем будут достигнуты удовлетворительные результаты, то мы вновь встретимся вечером следующего дня. Тем временем я занялся составлением меморандума о югославских делах, и маршал обещал мне прислать письмо о некоторых конкретных вопросах снабжения.

Ранее в этот день Тито встретился с начальником штаба генерала Вильсона; во время этой встречи ему был передан важный меморандум о планах союзников в Истрии и близлежащих районах. Меморандум гласил:

«1. В случае если союзные силы займут Северную Италию, Австрию или Венгрию, союзный верховный главнокомандующий намерен установить союзную военную администрацию в районе, который к началу войны находился под итальянским управлением, что автоматически приостановит действие итальянского суверенитета в этом районе. Военным губернатором будет главнокомандующий союзными армиями в этом районе. Имеется в виду, что этот район останется под непосредственным управлением союзной администрации до тех пор, пока вопрос о его судьбе не будет решен путем переговоров между соответствующими правительствами.

2. Эта непосредственная союзная военная администрация необходима для того, чтобы обеспечить базы и линии коммуникаций союзных оккупационных войск в Центральной Европе.

3. Поскольку союзные оккупационные войска придется снабжать через порт Триест, им необходимо будет иметь обеспеченные коммуникации, охраняемые английскими войсками на линии, ведущей через Любляны, Марибор, Грац.

4. Союзный верховный главнокомандующий надеется, что югославские власти будут сотрудничать с ним в выполнении этой политики, и он намерен поддерживать с ними теснейшую связь».

В присланном мне письме Тито выражал недовольство этими предложениями; и когда во второй половине дня 13 августа мы вновь встретились в присутствии Стивенсона, нашего посла в Югославии, и доктора Шубашича, я сказал, что это — оперативный вопрос, требующий тщательного изучения, а также непосредственной консультации с американским президентом. Статус Истрии, которая все еще остается итальянской территорией, нельзя предрешать. Изъятие ее из-под итальянского суверенитета, возможно, было бы хорошим делом, но этот вопрос следует решить на мирной конференции [382] или же, если никакой мирной конференции не будет, то на совещании главных держав, на котором Югославия могла бы изложить свою претензию.

Правительство Соединенных Штатов против территориальных изменений во время войны, и нам не нужно слишком обескураживать итальянцев, потому что они сейчас вносят полезный вклад в войну. Поэтому лучшим решением явилось бы создание на этой территории союзной военной администрации, когда территория будет освобождена от немцев. Тито заявил, что он не может согласиться с введением итальянской гражданской администрации, и указал, что его национальное освободительное движение уже контролирует многие из этих районов и должно, по крайней мере, быть связано с управлением этими районами. Он и Шубашич согласились направить нам совместный меморандум об Истрии, и на этом дело пока кончилось.

Затем мы обсуждали вопрос о том, как создать объединенный югославский военно-морской флот и как направить Тито легкие танки, канонерки и артиллерию. Я сказал, что мы сделаем все, что сможем, но предупредил его, что мы потеряем интерес к этому делу, если военные действия в Югославии превратятся в гражданскую войну, а борьба против немцев станет лишь побочным вопросом.

Я ссылался на это в ноте, отправленной мною Тито 12 августа. Теперь мы обсуждали более широкое значение этого документа, который гласил следующее:

Премьер-министр — маршалу Тито

12 августа 1944 года

«1. Правительство его величества желает видеть единое югославское правительство, в котором представлены все югославы, оказывающие сопротивление противнику, и надеется на примирение между сербским народом и национальным освободительным движением.

2. Правительство его величества намерено продолжать и по возможности увеличить снабжение военными материалами югославских войск в настоящее время, когда достигнуто соглашение между королевским югославским правительством и национально-освободительным движением. Правительство взамен ожидает, что маршал Тито внесет положительный вклад в дело объединения Югославии путем включения в декларацию, составить которую он уже согласился с югославским премьер-министром, не только заявления относительно его намерения не навязывать коммунизм стране, но также и заявления о том, что он не использует вооруженные силы его движения для того, чтобы повлиять на свободное волеизъявление народа относительно будущего режима в стране.

3. Другим вкладом, который маршал Тито мог бы внести в общее дело, явилось бы согласие встретиться с королем Петром, предпочтительно на югославской территории.

4. Если окажется, что какие-либо крупные количества боеприпасов, посылаемых правительством его величества, используются для братоубийственной войны, не связанной с самообороной, то это отразится на всем вопросе о союзном снабжении, потому что мы не желаем быть вовлечены в югославские политические разногласия. [383]

5. Мы желаем, чтобы королевский югославский военно-морской флот и авиация целиком посвятили все свои усилия национальному освобождению, но это не может быть согласовано, пока не будет уделено должное внимание королю, конституционному флагу и более тесному единству правительства и движения.

6. Правительство его величества, относясь к маршалу Тито и его храбрым людям с величайшим восторгом, не убеждено, что в достаточной степени признаны воля и права сербского народа или помощь, которая оказывалась и будет оказываться правительством его величества».

Югославы возражали против высказанной мною мысли, что партизанское движение оторвано от сербского народа. Я не настаивал на этом, в особенности потому, что, как заявил Тито, он позднее готов сделать публичное заявление о том, что коммунизм не будет введен в Югославии после войны. Затем мы обсуждали вопрос о возможности встречи между ним и королем Петром. Я сказал, что в Англии при конституционной монархии расцвела демократия и что, как я полагаю, международное положение Югославии будет более прочным при короле, чем при республике. Тито сказал, что его страна уже испытала достойный сожаления опыт с ее королем и потребовалось бы время для того, чтобы король Петр мог загладить свою вину за связь с Михайловичем. В принципе он не возражает против встречи с королем, но считает, что момент для этого еще не настал. Поэтому мы согласились предоставить ему и д-ру Шубашичу решить, когда наступит наиболее подходящий момент для этого.

Эту главу можно закончить описанием операции «Энвил — Дрэгон».

Для ведения наступательных операций была сформирована 7-я армия под командованием генерала Пэтча. Она состояла из семи французских и трех американских дивизий, а также из смешанной американской и английской воздушно-десантной дивизии. Три американские дивизии составили 6-й корпус генерала Траскотта, представлявший значительную часть 5-й армии генерала Кларка в Италии. В дополнение у Александера сняли до четырех французских дивизий и значительную часть союзных военно-воздушных сил.

Новая экспедиция направлялась как из Италии, так и из Северной Африки, причем главными портами погрузки были Неаполь, Таранто, Бриндизи и Оран. В течение года велись большие приготовления по превращению Корсики в передовую авиабазу, а Аяччо — в порт сосредоточения для десантных судов, отправляющихся на штурм из Италии. Все эти приготовления теперь давали плоды. Морская атака под командованием главнокомандующего адмирала Джона Кэннингхэма была доверена вице-адмиралу флота США Хьюитту, [384] имевшему большой опыт в подобных операциях на Средиземном море. Генерал-лейтенант Экер из американской авиации командовал военно-воздушными силами, имея своим заместителем маршала авиации Слессора.

Вследствие ограниченности десантных судов первый морской десант состоял из трех дивизий. Головной эшелон вели американцы, обладавшие большим опытом. На всем побережье имелись сильные береговые укрепления, но противник был численно слаб и некоторые его войска не были полноценными.

В июне в Южной Франции имелось 14 немецких дивизий, но позднее четыре из них были переброшены в Нормандию, и на защиту береговой линии протяженностью 200 миль у противника оставалось не более десяти дивизий. Только три из них находились вблизи побережья, где мы высадили десант. Противнику не хватало также авиации. Против пяти тысяч наших самолетов в районе Средиземного моря, из которых две тысячи базировались на Корсику и Сардинию, противник едва мог собрать 200 машин, к тому же они были повреждены в дни, предшествовавшие высадке. В тылу немцев в Южной Франции готовы были к восстанию более 25 тысяч вооруженных участников движения Сопротивления. Мы снабдили, их оружием, и, так же как и во многих других частях Франции, они были организованы представителями той преданной группы мужчин и женщин, которые были подготовлены в Англии для этой цели в течение трех лет.

Ввиду прочности укреплений противника потребовалась усиленная предварительная бомбардировка, которая была предпринята авиацией в течение двух недель до высадки вдоль всего побережья. Непосредственно перед нашим десантом авиация совместно с союзными военно-морскими флотами подвергла мощной бомбардировке места высадки. В обстреле приняло участие 6 линкоров, 21 крейсер и 100 эсминцев. Три американские дивизии, имея на своем левом фланге американские и французские отряды «коммандос», высадились рано утром 15 августа между пунктами Кан и Йер. Благодаря бомбардировке, удачным мерам, принятым нами для введения противника в заблуждение, а также непрерывному прикрытию истребительной авиацией и хорошей штабной работе наши потери были сравнительно невелики. В предыдущую ночь авиадесантная дивизия спустилась на парашютах в окрестностях Ле-Мюи и вскоре присоединилась к морскому десанту.

К полудню 16 августа три американские дивизии были на берегу. Одна из них двинулась на север, к Систерону, а две другие ударили на северо-запад в направлении Авиньона. Французский 2-й корпус высадился непосредственно за ними и направился в Тулон и Марсель. Оба эти пункта были сильно укреплены, и хотя французские силы насчитывали пять дивизий, эти порты удалось полностью занять только в конце августа. Портовые сооружения были сильно повреждены, но Пор-де-Бук был захвачен целым с помощью участников движения Сопротивления, и вскоре снабжение пошло потоком. Это был ценный вклад французских войск под командованием генерала де Латтр де Тассиньи.

Тем временем американцы продвигались быстро, и [386] 28 августа они уже были за Греноблем и Балансом. Противник не предпринимал каких-либо серьезных попыток приостановить продвижение, не считая упорного боя, который немецкая танковая дивизия дала у Монтелимара. Союзная тактическая авиация громила немцев и уничтожала их транспорт. Преследование, развернутое Эйзенхауэром из Нормандии, вбивало клин между немцами, и 20 августа его войска вышли к Сене у Фонтенбло, а через пять дней они уже были за Труа. Неудивительно, что уцелевшие подразделения германской 19-й армии, номинально равнявшиеся пяти дивизиям, быстро отступали, оставив в наших руках 50 тысяч пленных. Лион был взят 3 сентября, Безансон — 8-го, а Дижон был освобожден участниками движения Сопротивления 11 сентября. В этот день войска, участвовавшие в операциях «Дрэгон» и «Оверлорд», соединились в Сомберноне. В треугольнике Юго-Западной Франции, загнанные в ловушку концентрическими ударами союзников, находились изолированные остатки немецкой 1-й армии, насчитывавшие свыше 20 тысяч человек, которые сдавались в плен без сопротивления.

Глава седьмая.

Рим. Греческая проблема

В первые недели августа Александер разрабатывал планы и производил перегруппировку своих ослабленных сил для атаки главной Готской линии, с аванпостом которой он уже вошел в тесное соприкосновение. Искусно расположенные, с полным использованием трудных естественных препятствий, главные укрепления прочно преграждали все подступы с юга, оставляя соблазнительно слабыми только те секторы, которые были почти недоступны.

Трудности прямой атаки через горы из Флоренции на Болонью были очевидны, и Александер решил, что 8-я армия должна нанести первый сильный удар на Адриатическом побережье, где речные долины, несмотря на сложность их преодоления, представляли собой более благоприятную территорию при условии отсутствия сильных дождей. Кессельринг не мог допустить обхода своего восточного фланга и захвата Болоньи за линией его основного фронта, и поэтому не подлежало сомнению, что если наше наступление даст хорошие результаты, то ему придется укрепить фланг войсками из центра. Александер поэтому разрабатывал планы второго наступления, которое должна была предпринять 5-я армия Марка Кларка в направлении Болоньи и Имолы, когда резервы противника будут скованы и их центр ослаблен.

Подготовительные передвижения войск и авиации, произведенные с большой секретностью в третью неделю августа, были искусно завершены. Когда все было закончено, Александер имел наготове Для боя войска численностью 23 дивизии, более половины которых входило в 8-ю армию. Ему противостоял Кессельринг с 26 боеспособными немецкими дивизиями и 2 переформированными итальянскими [387] дивизиями; 19 из них были предназначены для обороны основных немецких позиций.

Поскольку наступление Александера не могло начаться ранее 26 августа, я утром 21-го отправился на самолете в Рим. Здесь меня ожидали новый круг проблем и встречи со множеством новых лиц.

Прежде всего мне пришлось иметь дело с надвигавшимся греческим кризисом, который послужил одной из главных причин моего приезда в Италию. 7 июля король Греции телеграфировал из Каира, что после двухмесячных «хитрых и бесплодных споров» экстремисты из ЭАМ отвергли ливанское соглашение, подписанное их лидерами в мае. Он просил нас вновь заявить, что мы поддержим правительство Папандреу, поскольку оно представляет большинство греческой нации, исключая экстремистов, и является единственным органом, способным прекратить гражданскую войну и объединить страну в борьбе против немцев. Он также просил нас осудить ЭЛАС и отозвать военные миссии, которые мы прикомандировали для того, чтобы помочь им бороться против Гитлера. Английское правительство согласилось поддержать Папандреу, но после длительной беседы 15 июля с полковником Вудхаузом — английским офицером, служившим при миссиях в Греции, — я согласился временно их оставить. Он доказывал, что миссии являются ценным фактором, сдерживающим ЭАМ, и что вывезти их, возможно, будет трудно и опасно, но я боялся, что их могут взять заложниками, и попросил сократить их численность.

Слухи об эвакуации немцами Греции вызвали сильное возбуждение и разногласия в кабинете Папандреу, обнаружив хрупкую и ложную основу, на которой зиждились совместные действия. В силу этого мне тем более необходимо было повидаться с Папандреу и теми, кому он доверял.

До отъезда из Лондона я отправил следующие телеграммы:

Премьер-министр — министру иностранных дел

6 августа 1944 года

«1. Безусловно, мы должны сообщить г-ну Папандреу, что ему следует оставаться премьером и не считаться ни с кем из них. Действия ЭАМ абсолютно нетерпимы. Ясно, что ЭАМ не добивается ничего иного, кроме как коммуникации Греции в период неразберихи военного времени, не позволяя народу определить образ своей "жизни демократическим путем{101}. [388]

2. Мы не можем брать человека под свое покровительство, как мы это сделали с Папандреу, и отдавать его на съедение волкам при первых звуках рычания жалких греческих (коммунистических) бандитов. Несмотря на сложность международной обстановки, наш путь не станет более легким от того, что мы покинем людей, которых мы поощряли взять на себя серьезные задачи, обещая им поддержку...

4. Если дела пойдут вниз по наклонной плоскости и ЭАМ станет хозяином положения, нам придется пересмотреть вопрос о сохранении там каких-либо наших миссий и предоставить греческому народу непосредственно столкнуться с большевизмом. Полагаю, что дело сейчас обстоит, следующим образом: либо мы поддерживаем Папандреу, — даже в случае, если потребуется применение силы, как мы об этом договорились, — либо мы отказываемся от всякой заинтересованности в Греции».

Я также предупредил наших начальников штабов:

Премьер-министр — начальнику имперского генерального штаба

6 августа 1944 года

«1. Возможно, что примерно через месяц нам придется направить в Афины 10 или 12 тысяч человек с некоторым количеством танков, орудий и бронемашин. Вы имеете в Англии дивизию, насчитывающую свыше 13 тысяч человек. Такие силы можно было бы погрузить сейчас, и это, вероятно, было бы своевременно в связи с политическим кризисом, имеющим первостепенное значение для политики правительства его величества. Такие силы можно было бы поддержать войсками с аэродромов Дельты, а также теми подкреплениями, которые удастся наскрести среди 200 тысяч человек, оставшихся у нас в Египте.

2. Я повторяю, что нет и речи о том, чтобы попытаться установить господство над Грецией или выходить за пределы ближайших окрестностей Афин, но дело в том, что это — центр управления и Афины с подходами к ним нужно обезопасить. Большую пользу принесли бы транспортеры с пулеметами «Брен». Если у вас имеется лучший план, дайте мне знать.

3. Следует предположить, что немцы направились или направляются на север и что войска, высаженные в Пирее, будут радушно приняты значительным большинством населения Афин, включая всех видных людей. Этот проект нужно окружить абсолютной тайной. Весь этот вопрос будет обсуждаться на штабном совещании в присутствии министров во вторник или в среду.

считало своим оплотом на Балканах, Черчилль добивался от Сталина и Рузвельта согласия, чтобы инициатива военных действий против немецких войск в Греции была предоставлена англичанам. Поэтому он с Такой неприязнью и говорит о греческих коммунистах, в которых видел главное препятствие в осуществлении британских планов в Греции. Получив согласие правительств США и СССР на высадку в Греции английских войск, британское военное командование готовило десант силой 10 — 12 тыс. человек, который в сентябре 1944 г. должен был начать боевые действия против немцев в Греции. Фактически высадка началась 4 октября.

4. Вам следует иметь в виду, что время важнее численности и что получить пять тысяч человек в пять дней — это лучше, чем получить семь тысяч человек в семь дней. Понятно, не предполагается, что эти войска будут подвижными. Прошу вас переговорить со мной при первой возможности».

Все было устроено соответственно.

* * *

По прибытии в Неаполь я предпринял необходимые шаги.

Премьер-министр, Италия — министру иностранных дел

16 августа 1944 года

«Мне неизвестно о каком-либо решении английского кабинета о том, чтобы советовать королю Греции прибыть в Лондон, но не возвращаться в Грецию до плебисцита, и я, безусловно, никогда сознательно не соглашался с таким решением. Было бы гораздо лучше выждать развития событий, особенно учитывая, что еще в течение многих месяцев не удастся провести плебисцит в тех условиях, при которых будет порядок. Быть может, новое правительство Папандреу, будучи безопасно водворено в Афинах, выразит готовность пригласить короля, который, понятно, не сразу выехал бы в Грецию, а оставался бы в Каире, выжидая развития событий. Я могу встретить Папандреу в Риме 21-го, где также будет г-н Липер{102}.

Что касается нашей экспедиции в Грецию, то генерал Вильсон и его штаб уже принимают меры в соответствии с телеграммой начальников штабов, которую я читал... Я особенно подчеркнул, что эту операцию нужно рассматривать как операцию в целях подкрепления дипломатии и политики, а не как фактическую кампанию, и она должна ограничиться Афинами с возможной высадкой отряда в Салониках.

Как только 1500 английских парашютистов захватят десантную площадку, греческое правительство прибудет почти немедленно, и уже через несколько часов оно должно будет функционировать в Афинах, где народ, вероятно, встретит английских парашютистов с восторгом. Парашютисты могут прибыть в окрестности Афин совершенно внезапно и до того, как ЭАМ успеет сделать какие-либо шаги к захвату столицы. Пожалуй, можно будет полагаться на две греческие авиационные эскадрильи, которые войдут в состав упомянутых воздушных сил, но этот вопрос можно урегулировать позднее.

Наша небольшая экспедиция в составе не более 10 тысяч человек должна стартовать из Александрии или с юга Италии примерно в то же самое время, когда будет высажен парашютный десант, и после разминирования вступить в Пирей, чтобы сменить парашютистов, которые нужны будут в других местах. Вопрос о дате нужно обсудить самым тщательным образом. Однако мы должны быть там первыми; [390] таким образом, можно будет обеспечить еще один десант без сопротивления.

Для выполнения этой операции потребуется американская транспортная авиация, и нам придется выделить часть минных тральщиков из операции «Дрэгон». При наличии больших военно-морских ресурсов это не должно представить трудности».

Я также телеграфировал президенту:

Премьер-министр — президенту Рузвельту

17 августа 1944 года

«В том, что касается греческой проблемы, мы всегда шли вместе в полном согласии, и я обращаюсь к Вам при каждом важном случае. Военный кабинет и министр иностранных дел очень озабочены тем, что произойдет в Афинах и в самой Греции, когда немцы потерпят крах или когда их дивизии попытаются эвакуироваться из этой страны. Если, после того как германские власти покинут город, начнется продолжительное междуцарствие до создания организованного управления, то весьма вероятно, что ЭАМ и коммунистические экстремисты попытаются захватить город и подавить все другие формы волеизъявления греков, кроме своей собственной.

Я поэтому считаю, что мы должны сделать приготовления через штаб союзников на Средиземноморском театре военных действий, с тем чтобы иметь наготове английские силы, не превышающие 10 тысяч человек, которых можно было бы отправить с помощью наиболее целесообразных средств в столицу, когда для этого наступит подходящий момент. В составе этих войск будут находиться парашютные войска, для чего потребуется помощь Ваших военно-воздушных сил».

Ответ президента, полученный более чем через неделю, имел решающее значение.

Президент Рузвельт — премьер-министру

26 августа 1944 года

«Я не возражаю против того, чтобы Вы начали подготовку с целью иметь наготове достаточные английские силы для сохранения порядка в Греции, когда германские войска эвакуируют эту страну. Я также не возражаю против использования генералом Вильсоном американских транспортных самолетов, которыми он будет располагать в то время и которые могут быть освобождены от других проводимых им операций».

Вечером 21 августа я встретил Папандреу в Риме. Он сказал, что ЭАМ присоединился к его правительству, потому что англичане заняли твердую позицию по отношению к ним, но греческое государство все еще не располагает ни оружием, ни полицией. Он обратился [392] к нам с просьбой оказать помощь для объединения греческих участников сопротивления немцам. В настоящее время оружие находится только у тех людей, которые не должны им обладать, и они составляют меньшинство. Я сообщил ему, что мы ничего обещать не можем и не можем взять на себя обязательство послать английские войска в Грецию и что даже о самой этой возможности нельзя разговаривать открыто; но я посоветовал ему немедленно перевести его правительство из Каира, где царит обстановка интриг, куда-нибудь в Италию, ближе к штабу союзного верховного главнокомандующего. Он согласился это сделать.

Папандреу также жаловался на то, что болгары все еще оккупируют греческую территорию. Я сказал, что мы прикажем им отойти к своим границам, как только сможем заставить их выполнить наш приказ, однако с греческими претензиями к ним тут и на Додеканезах нужно подождать до окончания войны. Тем временем мы сделаем все возможное для оказания помощи и восстановления его страны, которая много пострадала и заслуживает самого лучшего обращения. Они, со своей стороны, также должны внести свою лепту, и лучшее, что Папандреу мог бы сделать, — это создать в Греции греческое правительство. С вопросами границ нужно подождать до мирного урегулирования.

В Риме я остановился в нашем посольстве, и наш посол Ноэль Чарльз и его жена делали все, чтобы облегчить мою работу и устроить меня комфортабельно. Руководствуясь его советами, я встретился с большинством главных фигур, оставшихся в итальянской политической жизни после 20 лет диктатуры, катастрофической войны, революции, вторжения, оккупации, союзного контроля и других зол. У меня были, между прочим, беседы с Бономи и генералом Бадольо, а также с товарищем Тольятти, который вернулся в Италию в начале года после длительного пребывания в России. Лидеры всех итальянских политических партий были приглашены встретиться со мною.

Наш посланник при Ватикане д'Арси Осборн отвез меня на машине в посольство. Здесь я впервые встретил наследного принца Умберто, который в качестве наместника королевства командовал итальянскими войсками на нашем фронте. Я, безусловно, надеялся, что он сыграет свою роль в создании конституционной монархии в свободной, сильной и объединенной Италии.

Глава восьмая.

Летнее наступление Александера

Рано утром 24 августа после моего краткого визита в Рим я возвратился на самолете в штаб Александера в Сиену; там я жил во дворце, находившемся в нескольких милях от штаба. [393]

26 августа я продиктовал следующее послание Смэтсу, с которым все время поддерживал переписку:

Премьер-министр — фельдмаршалу Смэтсу

26 августа 1944 года

«Сегодня утром и днем развернется весьма важное сражение Завтра оно будет в разгаре. Вот почему я пробуду здесь несколько дней. Потом мне нужно будет возвратиться в Англию, посетить Францию, а затем отправиться в Канаду на совещания, которые начнутся примерно в середине сентября. Я хотел вчера видеть южноафриканцев, но они были на марше.

Пока что операция «Энвил» дала эффект, противоположный тому, на который рассчитывали ее авторы. Во-первых, она вовсе не отвлекла никаких войск противника от генерала Эйзенхауэра. Наоборот, две с половиной — три дивизии германских тыловых войск, безусловно, достигнут основной линии фронта до того, как союзники высадят свои войска. Во-вторых, здесь создалось состояние застоя вследствие ослабления этих двух больших армий — 5-й и 8-й — и откомандирования из них руководящего персонала. Результатом этого явился отвод с итальянского фронта трех германских дивизий, включая одну весьма сильную танковую дивизию, насчитывающую 12,5 тысячи человек. Эти дивизии направились непосредственно в район Шалона. Таким образом, против Эйзенхауэра брошено около пяти дивизий, что не имело бы места, если бы мы продолжали здесь наше продвижение в направлении По, а в конечном счете и к великому городу (Вена) Я все еще надеюсь, что нам это удастся. Если даже война внезапно подойдет к концу, я не вижу никаких оснований, по которым наши бронетанковые войска не должны прорваться и достигнуть этой цели, ибо мы можем это сделать».

Мы выехали с Александром примерно в 9 часов. Наступление уже продолжалось в течение шести часов и, по полученным донесениям, шло успешно. Но никаких определенных заключений сделать еще нельзя было. С крепостных укреплений прошлых столетий открывался величественный вид. Можно было видеть весь фронт наступления 8-й армии, но густой дым разрывов артиллерийских снарядов в семи-восьми тысячах ярдов от нас застилал все.

Были получены донесения, что наши войска продвинулись на милю или на две за реку Метауро. Немцы стреляли из винтовок и пулеметов, укрывшись в густом кустарнике в долине примерно в 500 ярдах от нас. Линия нашего фронта простиралась под нами Стрельба велась отрывочно. Я еще никогда не находился так близко к вражеской линии и никогда еще за время второй мировой войны не слышал такой сильной ружейной стрельбы. В целом 8-я армия продвинулась с рассвета примерно на семь тысяч ярдов на фронте [394] в 10 — 12 миль и понесла не очень большие потери. Это было ободряющее начало.

Премьер-министр — президенту Рузвельту

28 августа 1944 года

«1. Генерал Александер получил телеграмму от верховного штаба союзных экспедиционных сил, в которой содержится просьба предпринять усилия с целью предотвратить дальнейший отвод (немецких) дивизий с итальянского фронта. Конечно, это явилось следствием большого ослабления наших армий в Италии и произошло сразу же после наступления на Ривьеру. Всего было снято четыре дивизии, включая очень сильную танковую дивизию, направлявшуюся на Шалон. Однако Александер, несмотря на ослабление его сил, начал примерно три недели назад планировать с Кларком обход с Апеннин или прорыв через них.

2. Обнажив весь фронт и удерживая большие участки всего лишь с помощью зенитчиков, превращенных в своего рода артиллеристов-пехотинцев, поддерживаемых несколькими бронетанковыми бригадами, Александер смог также сосредоточить десять английских или контролируемых англичанами дивизий, представляющих Британскую империю на адриатическом фланге. Передовые подразделения этих дивизий предприняли атаку до полуночи 25 августа, а на рассвете 26 августа началась общая артиллерийская подготовка и наступление. На большом пространстве войска продвинулись примерно на девять миль, но все еще предстоит иметь дело с основной позицией — с Готской линией.

3. План заключается в том, что 8-я армия в составе десяти дивизий, эшелонированных в глубину, попытается прорвать Готскую линию, сбить противника с его позиций и ворваться в долину По в районе Римини. Но в подходящий момент, в зависимости от реакции противника, Марк Кларк нанесет удар своими восемью дивизиями, и подразделения обеих армий предпримут концентрическое наступление на Болонью. Если все пойдет хорошо, то я надеюсь, что наступление после этого будет гораздо более быстрым и непрерывные ожесточенные сражения на этом фронте помешают противнику угрожать Эйзенхауэру переброской дивизий из Италии.

Я уверен, что прибытие мощной армии в Триест и Истрию в течение четырех-пяти недель дало бы эффект, выходящий далеко за чисто военные рамки. Люди Тито будут ожидать нас в Истрии. Каково тогда будет положение в Венгрии, я представить себе не могу, но во всяком случае мы сможем полностью использовать любую новую серьезную ситуацию».

Армия, которую мы высадили на Ривьере с таким большим ущербом для наших операций в Италии, прибыла слишком поздно, чтобы помочь первым большим боям Эйзенхауэра на севере, а наступление [396] Александера в общем не принесло ожидавшегося успеха, в котором мы так нуждались. Италия была полностью освобождена только через восемь месяцев; нас лишили возможности наступать правым флангом на Вену, и наша способность влиять военными средствами на освобождение Юго-Восточной Европы, исключая Грецию, исчезла.

28 августа я прилетел из Неаполя домой. Перед тем как оставить Италию, я занялся составлением краткого ободряющего послания итальянскому народу, к которому я всегда относился с большим почтением, за исключением тех времен, когда мы воевали друг против друга. Я был глубоко тронут любезностью, с какой меня встречали во всех деревнях и небольших городах, через которые я проезжал, объезжая линию фронта. В знак благодарности я обратился к ним с некоторыми советами.

28 августа 1944 года

«...Говорят, что цена свободы — это вечная бдительность. Возникает вопрос: «Что такое свобода?» Имеется несколько вполне простых практических критериев, при помощи которых в наше время в условиях мира можно получить ответ на этот вопрос, а именно:

Есть ли право на свободное выражение мнения и на оппозицию и критику существующего правительства?

Имеет ли народ право сместить правительство, которое он не одобряет, и предусмотрены ли конституционные средства, с помощью которых народ может осуществить свою волю?

Свободны ли суды от насилия со стороны исполнительной власти и от угроз толпы применить насилие и свободны ли суды от всякой связи с отдельными политическими партиями?

Будут ли эти суды применять открытые и хорошо показавшие себя законы, которые в человеческом мышлении связаны с общими принципами приличия и правосудия?

Будут ли применяться одинаковые правила как для бедных, так и для богатых, как для частных лиц, так и для правительственных

чиновников?

Будут ли сохранены, утверждены и возвышены права индивидуума с оговоркой о его обязанностях перед государством?

Свободен ли простой крестьянин или рабочий, зарабатывающий на жизнь ежедневным трудом и стремящийся взрастить семью, от страха, что какая-либо находящаяся под контролем единственной партии свирепая полицейская организация, подобная гестапо, созданная нацистской и фашистской партиями, может схватить его за шиворот и угнать без справедливого и открытого суда в рабство или на поругание?

Эти простые практические критерии отчасти являются теми законными гарантиями, на основе которых можно было бы создать новую Италию...»

В настоящее время никаких изменений вносить сюда как будто не требуется. [397]

Глава девятая.

Страдания Варшавы

В конце июля летнее наступление русских привело их армии к Висле. Все сообщения свидетельствовали о том, что в ближайшем будущем Польша окажется в руках русских. Командованию польской подпольной армии, которое было связано присягой лондонскому правительству, теперь надо было решать, в какой именно момент следует поднять всеобщее восстание против немцев, для того чтобы ускорить освобождение их страны и не дать немцам вести ожесточенные оборонительные бои на польской территории, и в особенности в самой Варшаве.

Польский командующий генерал Бур-Комаровский и его гражданский советник были уполномочены польским правительством в Лондоне объявить всеобщее восстание в любое время, избранное по их усмотрению. Момент действительно казался своевременным. 20 июля было получено сообщение о заговоре против Гитлера, после чего «союзники вскоре совершили прорыв с плацдарма на нормандском побережье. Примерно 22 июля поляки перехватили радиограммы немецкой 4-й танковой армии, в которых передавался приказ об общем отступлении на запад от Вислы. Русские форсировали реку в тот же день, и их передовые части продвигались в направлении Варшавы. Было мало оснований сомневаться в том, что вскоре наступит общий крах. На Нюрнбергском процессе генерал Гудериан так описал сложившееся тогда положение:

«21 июля 1944 года я получил новое назначение в качестве начальника штаба германских вооруженных сил на Восточном фронте. После моего назначения весь фронт — если это можно назвать фронтом — вряд ли представлял собой нечто большее, чем скопление остатков наших армий, которые пытались отступить к линии Вислы; 25 дивизий были полностью уничтожены».

Генерал Бур поэтому решил организовать крупное восстание, чтобы освободить город. У него было около 40 тысяч человек с запасами продовольствия и боеприпасов, достаточными для того, чтобы вести бои в течение семи — десяти дней. Уже был слышен гул русских орудий, стрелявших по ту сторону Вислы.

Советские военно-воздушные силы начали бомбить немцев в Варшаве с недавно захваченных аэродромов, расположенных близко от столицы; ближайший из них находился на расстоянии лишь 20-Минутного полета. В то же время в Восточной Польше был создан коммунистический Комитет национального освобождения, и русские объявили, что освобожденная территория будет поставлена под его контроль. Советские радиостанции уже значительное время призывали польское население отказаться от всякой предосторожности и начать общее восстание против немцев.

29 июля, за три дня до начала восстания, московская радиостанция передала обращение польских коммунистов к населению Варшавы, в котором было сказано, что сейчас уже слышен гул стрельбы пушек освобождения. Обращение призывало население, так же как [398] и в 1939 году, присоединиться к борьбе против немцев, на этот раз для решающих действий. «Для Варшавы, которая не сдалась, а продолжала бороться, уже настал час действовать». В радиопередаче указывалось, что германский план создания оборонительных пунктов приведет к постепенному разрушению города, и в заключение жителям напоминали, что «будет потеряно все, что не будет спасено активной борьбой», и что «прямой активной борьбой в Варшаве, на улицах, в домах и т. д., будет ускорен момент окончательного освобождения и жизнь наших братьев будет спасена».

Вечером 31 июля подпольное командование в Варшаве получило известие, что советские танки ворвались в германские укрепления восточнее Варшавы. В германской военной сводке говорилось: «Сегодня русские начали генеральную атаку на Варшаву с юго-востока». Русские войска теперь находились менее чем в 10 милях. В самой столице польское подпольное командование отдало приказ начать всеобщее восстание в 5 часов пополудни следующего дня. Генерал Бур описал происходившее следующим образом:

«Ровно в 5 часов началась стрельба из тысяч широко распахнутых окон. Со всех сторон обрушился град пуль на проходивших немцев, их здания и марширующие соединения. В мгновение ока оставшиеся в городе гражданские лица исчезли с улиц. Наши люди ринулись из домов и бросились в атаку. Через 15 минут весь город с миллионом жителей был охвачен борьбой. Приостановился весь транспорт. Варшава перестала быть крупным центром коммуникаций в ближайшем тылу германского фронта, где скрещиваются пути с севера, юга, востока и запада. Битва за город началась».

На следующий день это известие было получено в Лондоне, и мы с нетерпением ожидали дальнейших сообщений. Советское радио хранило молчание, а русская авиация прекратила действовать. 4 августа немцы перешли в наступление из укрепленных пунктов, которые они удерживали во всех районах города и в пригородах. Польское правительство в Лондоне сообщило нам о настоятельной необходимости отправки припасов по воздуху. Теперь повстанцам противостояли пять поспешно сосредоточенных немецких дивизий. Была также доставлена дивизия «Герман Геринг» из Италии, и вскоре прибыли две другие эсэсовские дивизии. Я телеграфировал об этом Сталину.

Премьер-министр — маршалу Сталину

4 августа 1944 года

«По срочной просьбе польской подпольной армии мы сбросим в зависимости от погоды около шестидесяти тонн снаряжения и боеприпасов в юго-западный квартал Варшавы, где, как сообщают, восставшие против немцев поляки ведут ожесточенную борьбу. Они также заявляют, что они просят о русской помощи, которая кажется весьма близкой. Их атакуют полторы немецкие дивизии. Это может быть помощью Вашим операциям». [399]

Маршал Сталин — премьер-министру

5 августа 1944 года

«Ваше послание о Варшаве получил.

Думаю, что сообщенная Вам информация поляков сильно преувеличена и не внушает доверия. К такому выводу можно прийти хотя бы на том основании, что поляки-эмигранты уже приписали себе чуть ли не взятие Вильно какими-то частями Краевой Армии и даже объявили об этом по радио. Но это, конечно, не соответствует действительности ни в какой мере. Краевая Армия поляков состоит из нескольких отрядов, которые неправильно называются дивизиями. У них нет ни артиллерии, ни авиации, ни танков. Я не представляю, как подобные отряды могут взять Варшаву, на оборону которой немцы выставили четыре танковые дивизии, в том числе дивизию «Герман Геринг».

Тем временем продолжались уличные бои против немецких танков «тигр», и к 9 августа немцы вбили клин через весь город до самой Вислы, расчленив удерживаемые поляками районы на изолированные секторы. Доблестные попытки английской авиации с экипажами из поляков, англичан и представителей доминионов прийти на помощь Варшаве с итальянских баз были рискованными и недостаточными. Два самолета появились ночью 4 августа и три самолета — четыре ночи спустя.

Польский премьер-министр Миколайчик находился в Москве с 30 июля, пытаясь достигнуть какого-то соглашения с Советским правительством, которое признало коммунистический Польский комитет национального освобождения будущим правительством страны. Эти переговоры продолжались на протяжении первых дней Варшавского восстания. Миколайчик ежедневно получал от генерала Бура телеграммы с просьбами доставить боеприпасы и противотанковое оружие, а также о помощи со стороны Красной Армии. Тем временем русские настаивали на соглашении о послевоенных границах Польши и о создании совместного правительства. Последняя бесплодная беседа со Сталиным состоялась 9 августа.

12 августа я ему телеграфировал:

Премьер-министр — маршалу Сталину

12 августа 1944 года

«Я ознакомился с печальной телеграммой из Варшавы от поляков, которые спустя десять дней все еще борются против крупных германских сил, разрезавших город на три части. Они умоляют дать им пулеметы и боеприпасы. Не можете ли Вы оказать им еще некоторую помощь, так как расстояние от Италии очень велико?» [400]

14 августа я телеграфировал Идену из Италии, куда я направился посетить армию генерала Александера:

«Русские будут весьма раздосадованы, если будет высказана мысль, что польских патриотов в Варшаве оставили на произвол судьбы, но русские могут легко предотвратить это вполне доступными им операциями. Безусловно, весьма любопытно, что в момент, когда восстала подпольная армия, русские армии приостановили свое наступление на Варшаву и отступили на некоторое расстояние. Им потребовался бы всего полет на расстояние 100 миль для того, чтобы отправить достаточное количество пулеметов и боеприпасов, которых поляки требуют для своей героической борьбы. Я беседовал с Слессором (маршалом авиации), пытаясь направить всю возможную помощь отсюда. Но что сделали русские? Я думаю, что было бы лучше, если бы вы послали телеграмму Сталину через Молотова со ссылкой на предположения, высказываемые во многих местах, и с просьбой, чтобы русские послали все то, что они могут направить. Такой курс был бы более безличен, чем если бы я это сделал через Сталина. В последнюю ночь 28 самолетов совершили полет на расстояние 700 миль из Италии. Три самолета пропали. Это четвертый полет, предпринятый отсюда в этих весьма исключительных условиях».

11 августа 1944 г. в Варшаве вспыхнуло антифашистское восстание, которое организовала и возглавила Армия Крайова — партизанские вооруженные силы, связанные с эмигрантским правительством Польши в Лондоне. Руководители восстания рассчитывали на то, что повстанцы сумеют завладеть столицей Польши непосредственно перед наступлением на Варшаву советских войск, проводивших в то время Белорусскую операцию, и обеспечить власть сторонникам эмигрантского правительства. Надеясь на успех восстания, премьер-министр эмигрантского правительства С. Миколайчик на переговорах в Москве 6 — 7 августа с представителями Польского комитета национального освобождения (ГТКНО), осуществлявшего исполнительную власть на освобожденной Советской Армией территории Польши, отверг предложение ПКНО создать коалиционное правительство, представляющее все демократические силы страны.

Однако восстание, продолжавшееся до начала октября 1944 г., было жестоко подавлено гитлеровскими войсками, а Варшава разрушена. Советская Армия не смогла прийти на помощь варшавянам с первых дней восстания, так как советское командование не было поставлено в известность о готовившемся восстании, а оказать быструю помощь после его начала было уже невозможно.

Войска 1-го и 2-го Белорусских фронтов, действовавшие на варшавском направлении, вели наступление с 23 июня и прошли с боями более 500 километров, понеся значительные потери. Тылы отстали, а для организации наступления требовалось время на перегруппировку войск и снабжение их всем необходимым для нового наступления. (Исследование причин, препятствовавших оказанию помощи Варшаве, продолжается.)

Поэтому только с конца августа, прекратив наступление на всех других направлениях, Ставка приказала 1-му и 2-му Белорусским фронтам пробиться к Варшаве. После тяжелых боев советские части 14 сентября овладели Прагой — предместьем Варшавы на правом берегу Вислы. В ночь на 16 сентября советские войска и 1-я Польская армия форсировали Вислу, но удержаться на ее западном берегу не смогли: пробиться в район, удерживаемый повстанцами, не удалось. Советская и американо-английская авиация сбрасывала повстанцам оружие, продовольствие, снаряжение, но силы были слишком неравны. 2 октября восстание было подавлено. [401]

Ночью 16 августа Вышинский пригласил к себе посла США в Москве и, объяснив, что он желает избежать возможности недоразумения, зачитал следующее удивительное заявление:

«Советское правительство не может, понятно, возражать против того, чтобы английские или американские самолеты сбрасывали оружие в район Варшавы, поскольку это дело американцев и англичан. Но оно решительно возражает против того, чтобы американские или английские самолеты после того, как они сбросили оружие в районе Варшавы, приземлялись на советской территории, поскольку Советское правительство не желает связывать себя ни прямо, ни косвенно с авантюрой в Варшаве».

В тот же день я получил от Сталина следующую телеграмму, составленную в более мягких выражениях:

Маршал Сталин — премьер-министру

16 августа 1944 года

«1. После беседы с г. Миколайчиком я распорядился, чтобы Командование Красной Армии интенсивно сбрасывало вооружение в район Варшавы. Был также сброшен парашютист-связной, который, как докладывает командование, не добился цели, так как был убит немцами.

В дальнейшем, ознакомившись ближе с варшавским делом, я убедился, что варшавская акция представляет безрассудную ужасную авантюру, стоящую населению больших жертв. Этого не было бы, если бы советское командование было информировано до начала варшавской акции и если бы поляки поддерживали с последним контакт.

При создавшемся положении советское командование пришло к выводу, что оно должно отмежеваться от варшавской авантюры, так как оно не может нести ни прямой, ни косвенной ответственности за варшавскую акцию...»

Как рассказывает Миколайчик, первый параграф этой телеграммы совершенно не соответствует действительности. Два офицера благополучно прибыли в Варшаву и были приняты польским командованием. Там также находился несколько, дней советский полковник, отправлявший телеграммы в Москву через Лондон с просьбой оказать повстанцам поддержку.

18 августа я снова телеграфировал Идену:

Премьер-министр — министру иностранных дел

18 августа 1944 года

«Я читал чрезвычайно равнодушную телеграмму американского комитета начальников штабов генералу Эйзенхауэру от 15 августа, [402] которая была получена после того, как я послал вам свою последнюю телеграмму.

Здешние авиационные власти заверили меня, что американцы желают отправлять помощь для Варшавы из Англии и что эта операция вполне осуществима, понятно, при условии, что русские дадут свое согласие. Мне трудно допустить, что к русским обратились с просьбой предоставить возможности для посадки наших самолетов, прежде чем генерал Дулиттл рассмотрел вопрос об осуществимости этой операции. Очень важно, чтобы вы выяснили, осуществима, она или нет.

Прежде чем президент, или я, или оба мы вместе обратимся с личным или совместным призывом к Сталину, понятно, необходимо, чтобы были устранены военные трудности».

В то же время я обратился к президенту:

Премьер-министр, Италия — президенту Рузвельту

18 августа 1944 года

«1. Отказ русских разрешить американским самолетам доставлять припасы героическим повстанцам в Варшаве, усугубленный их полным нежеланием доставлять припасы по воздуху на расстояние лишь немногих десятков миль, является эпизодом, имеющим глубокое и далеко идущее серьезное значение. Если, — а это почти несомненно, — после победы немцев в столице начнется массовая резня, то последствия этого полностью нельзя определить.

2. Я готов послать личное послание Сталину, если Вы считаете это разумным и если Вы сами пошлете отдельно аналогичное послание. Гораздо лучше двух отдельных посланий было бы совместное послание, подписанное нами обоими.

3. Славные и гигантские победы, одерживаемые во Франции войсками Соединенных Штатов и Англии, значительно меняют ситуацию в Европе, и вполне может оказаться, что победа, завоеванная нашими армиями в Нормандии, затмит своим величием все, чего русские достигли в каком-либо отдельном случае. Я поэтому считаю, что они будут относиться с каким-то уважением к нашим словам, если они выражены ясно и просто. Мы являемся странами, которые защищают великие дела, и мы должны давать правильные советы во имя мира во всем мире, даже при наличии риска, что Сталин обидится. Весьма возможно, что он и не обидится».

Два дня спустя мы отправили следующий совместный призыв, составленный президентом.

Премьер-министр, Италия, и президент Рузвельт — маршалу Сталину

20 августа 1944 года

«Мы думаем о том, какова будет реакция мирового общественного мнения, если антинацисты в Варшаве будут на самом деле покинуты. Мы полагаем, что все мы трое должны сделать все от нас [403] зависящее, чтобы спасти возможно больше находящихся там патриотов. Мы надеемся, что Вы сбросите наиболее необходимое снабжение и оружие полякам — патриотам Варшавы. В ином случае, не согласитесь ли Вы помочь нашим самолетам сделать это весьма быстро? Мы надеемся, что Вы это одобрите. Фактор времени имеет крайне важное значение».

Мы получили следующий ответ:

Маршал Сталин — премьер-министру и президенту Рузвельту

22 августа 1944 года

«Ваше и г-на Рузвельта послание относительно Варшавы я получил. Хочу высказать свои соображения.

Рано или поздно, но правда о кучке преступников, затеявших ради захвата власти варшавскую авантюру, станет всем известна. Эти люди использовали доверчивость варшавян, бросив многих почти безоружных людей под немецкие пушки, танки и авиацию. Создалось положение, когда каждый новый день используется не поляками для дела освобождения Варшавы, а гитлеровцами, бесчеловечно истребляющими жителей Варшавы.

С военной точки зрения создавшееся положение, привлекающее усиленное внимание немцев к Варшаве, также весьма невыгодно как для Красной Армии, так и для поляков. Между тем советские войска, встретившиеся в последнее время с новыми значительными попытками немцев перейти в контратаки, делают все возможное, чтобы сломить эти контратаки гитлеровцев и перейти на новое широкое наступление под Варшавой. Не может быть сомнения, что Красная Армия не пожалеет усилий, чтобы разбить немцев под Варшавой и освободить Варшаву для поляков. Это будет лучшая и действительная помощь полякам-антинацистам».

помощь. Наши симпатии на стороне этих «почти невооруженных людей», которых их исключительная преданность побудила атаковать немецкие танки, орудия и самолеты, но мы не заинтересованы в том, чтобы обвинять людей, подстрекавших к восстанию, к которому Московское радио, несомненно, призывало неоднократно. Мы не думаем, что с прекращением сопротивления кончатся гитлеровские зверства, а скорее считаем, что именно с этого момента они станут еще более чудовищными. Варшавская резня, несомненно, будет делом, чреватым неприятностями для нас, когда все мы встретимся в конце войны. Мы поэтому предлагаем послать самолеты, если Вы прямо этого не запретите».

В случае если он не даст ответа, по моему мнению, мы должны послать самолеты и выжидать дальнейшего развития событий. Я не могу поверить, чтобы с ними плохо обращались или чтобы их задержали. После того как эта телеграмма была подписана, я узнал, что русские даже пытаются забрать Ваши аэродромы под Полтавой и в других местах за линией их фронта».

Ответ был неблагоприятным.

Президент Рузвельт — премьер-министру

26 августа 1944 года

«Я не считаю, что для общих перспектив войны будет выгодным, если я присоединюсь к Вам в предложенном послании Сталину, но я не возражаю против того, чтобы Вы отправили такое послание, если Вы сочтете это целесообразным. Делая такой вывод, я учитывал нынешнее отношение Дяди Дж. к оказанию помощи подпольным силам в Варшаве, как это указано в его послании Вам и мне, и его определенный отказ разрешить использование нами русских аэродромов для этой цели, а также теперешние переговоры американцев по вопросу о дальнейшем использовании других русских баз».

Премьер-министр — президенту Рузвельту

25 августа 1944 года

«Поскольку Сталин в своем ответе уклоняется от определенных вопросов, которые были поставлены, и ничего не добавляет к тому, что нам известно, я предлагаю дать ему ответ следующего содержания:

«Мы искренне желаем направить американские самолеты из Англии. Есть ли какие-либо причины, почему заправочные пункты, выделенные нам за русскими линиями, не могли бы быть использованы этими самолетами для посадки без предварительного выяснения, для каких целей они были использованы в пути?

Этим способом Ваше правительство могло бы сохранить принцип отмежевания от данного эпизода. Мы уверены, что если поврежденные английские или американские самолеты совершат посадку за линией Ваших армий, то благодаря Вашей обычной любезности им будет оказана [404] Я надеялся, что американцы поддержат нас в решительной акции. 1 сентября я принял польского премьера Миколайчика, только что возвратившегося из Москвы. Я мог предложить ему мало что утешительного. Он сообщил мне, что готов предложить политическое урегулирование с Люблинским комитетом, обещав им 14 мест в объединенном правительстве. Эти предложения обсуждались под огнем представителями самого польского подполья в Варшаве. Проект был принят единодушно. Большинство людей, участвовавших в принятии этих решений, год спустя было осуждено советским судом в Москве за «измену».

Премьер-министр — президенту Рузвельту

4 сентября 1944 года

«Ниже следует текст отправленной в Москву сегодня вечером телеграммы, упомянутой в моей предшествующей [405] телеграмме:

«Военный кабинет на своем сегодняшнем заседании рассмотрел последние сообщения о положении в Варшаве, которые показывают, что поляки, борющиеся там против немцев, находятся в отчаянном положении.

Военный кабинет желает, чтобы Советское правительство знало, что общественное мнение в Англии глубоко тронуто событиями в Варшаве и ужасными страданиями поляков в этом городе. Независимо от того, что было правильно и что неправильно в организации Варшавского восстания, само население Варшавы нельзя считать ответственным за принятое решение. Наш народ не может понять, почему полякам в Варшаве не было отправлено никакой материальной помощи извне. Сейчас становится общеизвестным тот факт, что такая помощь не могла быть отправлена вследствие отказа Вашего правительства разрешить самолетам Соединенных Штатов приземляться на аэродромах, находящихся в руках русских. Если в довершение всего этого поляки в Варшаве теперь будут разгромлены немцами, как это, по нашим сведениям, и должно произойти через два-три дня, то потрясение общественного мнения здесь будет невероятно большим. Сам военный кабинет находит трудным понять отказ Вашего правительства считаться с обязательствами английского и американского правительств помогать полякам в Варшаве. Действия Вашего правительства, направленные к тому, чтобы не допустить оказания этой помощи, по нашему мнению, противоречат духу союзного сотрудничества, которому Вы и мы придаем такое большое значение как для настоящего времени, так и для будущего.

Из уважения к маршалу Сталину и к советским народам, с которыми мы искренне желаем сотрудничать в предстоящие годы, военный кабинет просил меня обратиться с этим новым призывом к Советскому правительству, чтобы оно оказало всю возможную помощь и прежде всего предоставило возможность самолетам Соединенных Штатов приземляться на Ваших аэродромах для этой цели».

Президент Рузвельт — премьер-министру

5 сентября 1944 года

«Отвечаю на Вашу телеграмму. Я информирован моим военным разведывательным управлением, что сражающиеся поляки отступили из Варшавы и что город сейчас полностью, в руках немцев.

Проблема помощи полякам в Варшаве поэтому, к сожалению, решена затяжкой и действиями немцев, и сейчас мы им, очевидно, помочь ничем не можем.

Я уже давно глубоко опечален нашей неспособностью оказывать достаточную помощь героическим защитникам Варшавы, и я надеюсь, что мы все же сможем вместе помочь Польше оказаться среди победителей в этой войне против нацистов».

10 сентября, после шести недель мучений, испытанных поляками, Кремль, очевидно, изменил свою тактику. Во второй половине этого [406] дня снаряды советских орудий начали падать на восточные окрестности Варшавы, и советские самолеты вновь появились над городом. Польские коммунистические войска, выполняя советские приказы, пробились на окраину столицы. С 14 сентября советские военно-воздушные силы начали сбрасывать припасы, но раскрывались немногие парашюты, и многие контейнеры разбились и оказались бесполезными. На следующий день русские заняли пригород Прагу, но дальше не пошли. Они хотели, чтобы некоммунистические поляки были полностью уничтожены, и вместе с тем поддерживали мнение, будто они идут им на помощь. Тем временем немцы продолжали ликвидацию польских пунктов сопротивления во всем городе, переходя из дома в дом. Население постигла ужасная участь. Многие были высланы немцами. Призывы генерала Бура к советскому командующему генералу Рокоссовскому остались без ответа. Царил голод.

Мои усилия получить американскую помощь привели к изолированной, но крупной операции. 18 сентября 104 крупных бомбардировщика появились над столицей, сбрасывая припасы. Уже было слишком поздно. Вечером 2 октября премьер Миколайчик пришел сообщить мне, что польские войска в Варшаве должны вот-вот капитулировать перед немцами. Битва в Варшаве длилась более шестидесяти дней. Из 40 тысяч мужчин и женщин польской подпольной армии было убито около 15 тысяч человек. Из миллионного населения почти 200 тысяч было ранено. Подавление восстания стоило германской армии 10 тысяч человек убитыми, 7 тысяч пропавшими без вести и 9 тысяч ранеными.

Глава десятая.

Вторая Квебекская конференция

Во вторник 5 сентября мы снова отплыли из Клайда на «Куин Мэри». Все начальники штабов отправились со мной и во время нашего шестидневного путешествия собирались ежедневно и иногда по два раза в день. Я хотел до совещания с нашими американскими друзьями привести в соответствие многие планы и проекты, которые находились в то время на нашем рассмотрении, и хорошенько ознакомиться с ними. В Европе операция «Оверлорд» не только уже началась, но и развивалась победоносно. Когда, где и каким образом сможем мы нанести удар по Японии и обеспечить Англии почетную роль при завоевании там окончательной победы? Мы понесли такие же потери, как и Соединенные Штаты, если не большие. Свыше 160 тысяч английских пленных и интернированных гражданских лиц находились в руках японцев. Сингапур должен быть отвоеван, а Малайя — освобождена. На протяжении почти трех лет мы упорно проводили стратегию, в которой основное внимание уделялось Германии. Теперь наступило время для освобождения Азии, и я намерен был добиться того, чтобы мы приняли в этом деле полное и равное с другими участие. На этом этапе войны я больше всего опасался, [407] что в последующие годы Соединенные Штаты скажут: «Мы пришли вам на помощь в Европе, а вы предоставили нам одним кончать с Японией». Мы должны были на поле боя вернуть принадлежащие нам по праву владения на Дальнем Востоке, а не дожидаться того, чтобы нам возвратили их за столом мирной конференции.

Наш основной вклад должен был быть, конечно, внесен в операциях на море и в воздухе. Большая часть нашего флота была теперь свободна и могла двинуться на Восток, и я решил, что первое наше требование к нашим американским союзникам будет состоять в том, чтобы они дали возможность нашему флоту принять полное участие в основном наступлении на Японию. За флотом должны будут последовать после разгрома Германии наши военно-воздушные силы.

Военные операции были значительно более сложными. В Китае дела шли плохо, и адмирала Маунтбэттена торопили открыть Бирманскую дорогу путем продвижения в Центральную Бирму (операция под названием «Кэпител») и увеличить количество снаряжения, доставлявшегося на самолетах через Гималаи. Другим проектом, сулившим более быстрые результаты, была комбинированная операция, в ходе которой войска должны были пересечь Бенгальский залив, захватить Рангун, затем продвинуться на несколько миль в глубь страны и отрезать японские войска от их баз и линий коммуникаций в Сиаме. Эта операция была известна под названием «Дракула». В это же время наши войска, действовавшие в Центральной Бирме, должны будут стремительно продвинуться на юг и присоединиться к силам, которые высадятся в Рангуне. Надеялись, что в результате этой операции страна будет очищена и мы сможем совершить комбинированное наступление на Суматру.

Но выполнение всех этих задач требовало людей и материалов, а в Юго-Восточной Азии их было недостаточно. Единственным местом, откуда они могли бы поступить, была Европа. Десантные суда пришлось бы либо взять из Средиземного моря, либо отвлечь от операции «Оверлорд», а войска забрать из Италии и из других мест, причем в скором времени. Стоял сентябрь. Рангун лежит в 40 милях выше извилистого морского рукава с тихими заводями и болотистыми берегами. Сезон муссонов начинается в первых числах мая, и поэтому нам следовало бы атаковать не позднее апреля 1945 года. Не опасно ли было уже сейчас начать ослабление наших усилий в Европе?

Я отнюдь не был уверен в том, что Германия будет разгромлена в 1944 году. Правда, на протяжении почти семи недель мы непрерывно одерживали военные победы. Париж был освобожден, и значительные районы Франции очищены от противника. Наше продвижение в Италии продолжалось. Советское наступление, хотя временно и приостановленное, могло в любой момент начаться вновь. Греция вскоре должна быть свободной. С гитлеровским «секретным оружием» почти справились, и не было никаких данных, которые говорили бы о том, что противник научился производить атомную бомбу. Все эти, а также многие другие факторы породили в наших военных [408] кругах убеждение в том, что нацисты вскоре потерпят крах. Но я в этом не был убежден. Я вспоминал германское наступление в марте 1918 года. На совещании начальников штабов 8 сентября, на котором я председательствовал, я предостерег их и посоветовал не строить свои планы в расчете на неизбежность близкого краха Германии. Я указал, что сопротивление на Западе усилилось и что американцев основательно остановили у Нанси. Германские гарнизоны, сказал я, оказывают упорное сопротивление в большинстве портов; американцы не взяли еще Сен-Назера. Кроме того, противник проявлял намерение оказать активное сопротивление на берегах устья реки Шельды, ведущей в Антверпен, который нам был столь остро необходим.

Меня усиленно занимал другой вопрос. Я очень хотел, чтобы мы опередили русских в некоторых районах Центральной Европы{103}. Венгры, например, выразили намерение оказать сопротивление советскому продвижению, но они капитулировали бы перед английскими войсками, если бы последние могли подойти вовремя. Я очень хотел чтобы в случае ухода немцев из Италии или их отступления к Альпам Александер имел возможность нанести свой комбинированный удар через Адриатику, захватить и оккупировать полуостров Истрию и попытаться прийти в Вену раньше русских. Ясно, что еще слишком рано начинать отправку его войск в Юго-Восточную Азию. Начальник имперского генерального штаба согласился, что не может быть и речи об отводе каких-либо частей войск Александера до тех пор, пока Кессельринга не удастся прогнать за Пьяве. Тогда ширина нашего фронта будет вдвое меньше нынешней. Пока что у Александера будет взята только первая из индийских дивизий, необходимых для наступления на Рангун. Я был недоволен даже таким планом. Что касается высадки на полуострове Истрия, то мне заявили, что нам придется либо взять взаймы американские десантные суда, которые должны были выйти в Тихий океан, либо ослабить операции во Франции. Остальная часть наших судов была необходима для захвата Рангуна. Это должно быть сделано до того, как в мае [409] начнутся муссоны, а если мы используем эти суда в Адриатике, они не поспеют туда вовремя.

В результате наших продолжительных бесед во время путешествия мы договорились о том, что будем говорить нашему великому союзнику.

Мы высадились в Галифаксе 10 сентября и прибыли в Квебек на следующее утро.

Утром в среду 13 сентября состоялось наше первое пленарное заседание. Со мной были Брук, Портал, Кэннингхэм, Дилл, Исмей и генерал-майор Лэйкок, который заменил Маунтбэттена на посту руководителя комбинированных операций. С президентом были Леги, Маршалл, Кинг и Арнольд.

Рузвельт просил меня открыть обсуждение. Я сделал общий обзор хода войны, подготовленный мною во время путешествия. После нашего совещания в Каире дела Объединенных Наций коренным образом изменились к лучшему. Все, к чему мы прикасались, превращалось в золото, а за последние семь недель мы непрерывно одерживали военные победы. Характер развития событий со времени Тегеранской конференции создавал впечатление, что имеется замечательный план, который точно осуществлялся. Прежде всего была произведена высадка в Анцио, а затем, за день до начала операции «Оверлорд», мы захватили Рим. Казалось, это была превосходная согласованность действий.

Я поздравил американских начальников штабов с вызывающими удовлетворение результатами операции «Дрэгон». По-видимому, 80 или 90 тысяч человек уже было взято в плен, южная и западная части Франции методически очищались от противника. Будущие историки наверняка скажут, что после Тегерана наша союзная военная машина действовала исключительно успешно.

Мне было также приятно сообщить, что, хотя Британская империя вступила уже в шестой год войны, она все еще сохраняла свои позиции, несмотря на то, что общая численность белого населения, включая доминионы и колонии, составляет всего лишь 70 миллионов человек. Наши усилия в Европе, с точки зрения числа дивизий, участвовавших в боях, были примерно равны усилиям Соединенных Штатов. Все обстояло так, как следовало ожидать, и я гордился тем, что мы могли говорить о равном участии с нашим великим союзником. Но наши усилия достигли предела, тогда как силы нашего союзника продолжали расти. Существовало полное доверие к генералу Эйзенхауэру, а его отношения с генералом Монтгомери были наилучшими, так же как и отношения между генералом Монтгомери и генералом Брэдли. Генерал Беделл Смит самым великолепным образом выполнял свою задачу по руководству штабами и их сплочению. Была создана успешно действующая единая англо-американская штабная машина, и битва велась блестяще. [410]

В Италии генерал Александер возобновил наступление в конце августа. С тех пор 8-я армия потеряла около восьми тысяч человек, а 5-я армия — около тысячи. До сих пор 5-я армия не участвовала столь активно в боях, но ожидалось, что она начнет наступление в тот же день, что и 8-я армия. На этом театре войны находилась самая представительная армия Британской империи, которая когда-либо была создана. Там были шестнадцать дивизий Британской империи, а именно: восемь английских, две канадские, одна новозеландская, одна южно-африканская и четыре англо-индийские. Я объяснил, что я был обеспокоен тем, не испытает ли генерал Александер нехватку некоторых припасов, существенно необходимых для активного ведения операций, но теперь мне известно, что объединенный англо-американский штаб решил ничего не забирать из его армии до тех пор, пока войска Кессельринга не будут уничтожены или не начнут бегство из Италии.

Генерал Маршалл подтвердил, что такое решение было принято, и поэтому я подчеркнул, что в таком случае нам придется искать свежих лесов и новых пастбищ. Никакой пользы не будет, если наши армии по-прежнему будут бездействовать. Я сказал, что меня всегда привлекала идея начать наступление справа, чтобы нанести Германии удар в адриатическую подмышку. Нашей целью должна быть Вена. Если германское сопротивление будет сломлено, мы, конечно, должны суметь дойти до этого города скорее и более легким путем.

Если нет, то я считал необходимым помочь этой операции путем захвата Истрии и оккупации Триеста и Фиуме. С чувством облегчения я узнал о том, что начальники штабов США готовы были оставить в Средиземном море некоторые десантные суда, участвовавшие теперь в наступлении на Южную Францию, чтобы обеспечить комбинированные средства для подобной операции, если она будет сочтена желательной и необходимой. Другим соображением, говорившим в пользу этого наступления справа, было быстрое проникновение русских на Балканский полуостров и опасное распространение там советского влияния.

Затем я сделал обзор хода кампании в Бирме. Там велись значительные операции, в них участвовало 250 тысяч человек, и за Имфал и Кохиму велась ожесточеннейшая борьба. Генерала Стилуэлла следовало поздравить с его блестящим захватом Мыйткыйны. Мы потеряли 40 тысяч человек в боях и 288 тысяч человек больными. К счастью, большая часть больных выздоровела и вернулась в строй. В результате этой кампании удалось сохранить воздушную линию в Китай, а Индия была защищена от нападения. По имевшимся данным, японцы потеряли 100 тысяч человек. Кампания в Бирме была пока что самой крупной операцией японских войск на суше.

Несмотря на эти успехи, продолжал я, было бы весьма нежелательным, если бы военные действия в джунглях Бирмы продолжались [411] бесконечно. Поэтому английские начальники штабов предложили операцию «Дракула», предусматривавшую захват Рангуна. Было трудно собрать необходимые вооруженные силы и вовремя перебросить их в Юго-Восточную Азию для захвата Рангуна до наступления сезона муссонов в 1945 году. Нынешнее положение в Европе, каким бы благоприятным оно ни было, не позволяло принять решение о немедленном отводе отсюда войск. Мы хотели, чтобы у нас оставалась возможность выбора как можно дольше, и все усилия были направлены на достижение этой цели.

Некоторые любители мутить воду заявляли, что мы не захотим принять участие в войне против Японии после того, как Германия будет разгромлена. Отнюдь не уклоняясь от этой задачи, Британская империя горела желанием принять как можно большее участие в этом деле, для чего у нас имелись все основания. Япония была таким же жестоким врагом для Британской империи, как и для Соединенных Штатов. Британские территории были захвачены японцами, и мы понесли тяжелые потери. Теперь я предлагал, чтобы основные силы английского флота приняли участие в крупных операциях против Японии под руководством верховного командования вооруженными силами Соединенных Штатов. Мы должны иметь в своем распоряжении мощные и хорошо уравновешенные силы. Мы надеялись, что к концу 1945 года в состав этих сил будут входить наши новейшие линкоры с 15-дюймовыми орудиями. Будет создан надлежащий флот, и на протяжении значительных периодов военные корабли будут независимы от ресурсов на суше.

В этот момент президент прервал меня и сказал, что, как только английский флот будет предложен для этой цели, такое предложение будет немедленно принято. Этим самым он отверг мнение адмирала Кинга, хотя об этом и не упомянули.

Затем я указал, что отправка английского флота в центральную часть Тихого океана не помешает нам послать один отряд в юго-западную часть Тихого океана в распоряжение генерала Макартура, если этого пожелают. У нас, конечно, нет никакого намерения вмешиваться каким-либо образом в его командование. Кроме того, чтобы помочь разгрому противника, английские военно-воздушные силы хотели бы принять участие в массированных бомбардировках Японии. Можно было бы выделить бомбардировочное соединение большой силы, и это соединение считало бы за честь разделить со своими американскими коллегами опасности, сопряженные с нанесением удара в самое сердце врага. Что касается сухопутных вооруженных сил, то, когда Германия будет разгромлена, мы, очевидно, сможем послать шесть дивизий из Европы на Восток, а позднее, быть может, еще шесть. В Юго-Восточной Азии у нас имелось шестнадцать дивизий, которые в конечном счете также можно было бы использовать. Я всегда настаивал на продвижении через Бенгальский залив и на проведении операций по отвоеванию Сингапура, утрата которого была тяжелым и позорным ударом по британскому престижу и за который необходимо было отомстить. Все эти предложения не являлись окончательными. Прежде всего мы должны захватить Рангун, [412] а затем рассмотреть создавшееся положение. Если удастся разработать лучший план, то его, конечно, не следует исключать заранее. Наше основное решение должно состоять в том, чтобы использовать наибольшее число наших вооруженных сил против наибольшего числа вооруженных сил противника в ближайший момент.

Президент поблагодарил меня за этот обзор и заявил, что глубокое удовлетворение вызывает тот факт, что на каждой последующей конференции все более усиливается единство взглядов и совпадение намерений американцев и англичан. Кроме того, между нами всегда существует обстановка сердечности и дружбы. Наши дела процветали, но еще нельзя было с точностью предсказать, когда кончится война с Германией. Было ясно, что немцы уходят с Балкан, и было похоже на то, что в Италии они отойдут к Альпам. Русские стояли у ворот Венгрии. Немцы хорошо проявили себя в организации отхода войск, и им удалось спасти много людей, хотя они и потеряли много техники. Если операция Александера будет развиваться успешно, мы дойдем до Пьяве достаточно скоро. Все вооруженные силы, действующие в Италии, должны вести бои с максимальной интенсивностью. На Западе казалось вероятным, что немцы отойдут за Рейн. Его правый берег стал бы западным оплотом их обороны и представлял бы собой грозное препятствие. Нам пришлось бы атаковать их либо с востока, либо с запада, а поэтому наши планы должны быть гибкими. Немцев еще нельзя сбрасывать со счета. Придется вести еще одну большую битву, а наши операции против Японии будут зависеть в известной мере от того, что произойдет в Европе.

Президент согласился, что мы не должны оставаться в Бирме дольше, чем это будет необходимо для того, чтобы очистить этот театр военных действий от японцев. Американский план состоял в том, чтобы отвоевать Филиппины и обеспечить господство над собственно Японией оттуда или с Формозы, а также с предмостных укреплений, которые будут захвачены в Китае. Если нашим войскам удастся закрепиться в континентальной части Китая, то Китай будет спасен. Американский опыт показал, что метод «обхода» дает хорошие результаты. Рабаул служил примером такой обходной тактики, которая принесла значительные успехи при небольших людских потерях. Разве нельзя было бы, спросил он, обойти Сингапур, захватив район к северу или востоку от него, например Бангкок? Он сказал, что до сих пор ему не очень нравился план нападения на Суматру, но теперь эта операция приобрела больший смысл.

Я указал, что все эти проекты изучаются и будут приведены в порядок. Никакого решения нельзя будет принять до тех пор, пока мы не захватим Рангун. Не следует упускать из виду, что Сталин в Тегеране добровольно дал торжественное обязательство, что [413] Россия вступит в войну против Японии в тот день, когда Гитлер будет разгромлен. Не было никакого основания сомневаться в том, что Сталин сдержит свое слово. У русских, несомненно, имелись большие притязания на Востоке. Если Гитлер будет разгромлён, скажем, к январю и Япония окажется лицом к лицу с тремя самыми могущественными странами в мире, она, несомненно, дважды подумает, прежде чем решит продолжать борьбу.

Затем я снова вернулся, чтобы выяснить положение, и попросил окончательно договориться по поводу использования английского флота в основных операциях против Японии.

«Я был бы рад, — сказал президент, — видеть английский флот повсюду и всегда, когда это возможно».

Адмирал Кинг заявил, что для объединенного англо-американского штаба подготовлен соответствующий документ и этот вопрос усиленно изучается.

«Английский флот был предложен, — повторил я. — Принято ли это предложение?»

«Да», — сказал Рузвельт.

«Позволите ли вы также английским военно-воздушным силам принять участие в основных операциях?»

Здесь оказалось значительно труднее получить прямой ответ... Маршалл заявил, что он и генерал Арнольд пытаются выяснить, каким образом они могли бы использовать максимально возможное число самолетов.

«Не так давно, — объяснил он, — мы во всеуслышание требовали самолетов. Теперь мы имеем их в избытке. Если вы будете вести большие бои в Юго-Восточной Азии и Малайе, то разве вам не потребуется большая часть ваших военно-воздушных сил? Или же план Портала предусматривает совершенно отдельную бомбардировку Японии?»

«Совершенно отдельную, — сказал Портал. — Если наши бомбардировщики «ланкастер» будут заправляться в воздухе, они могут летать почти так же далеко, как и ваши В-29».

Я сказал, что ради хороших отношений, от которых столь многое зависит в будущем, жизненно важно, чтобы англичанам была дана возможность нести свою справедливую долю бремени в основных операциях против Японии. Соединенные Штаты оказали нам самую значительную помощь в борьбе против Германии. Можно лишь надеяться, что Британская империя, со своей стороны, окажет Соединенным Штатам всю возможную помощь в разгроме Японии.

Последнее наше заседание состоялось в полдень в субботу 16 сентября. Объединенный англо-американский штаб закончил свой окончательный доклад президенту и мне, и по просьбе Рузвельта адмирал Леги зачитал его нам по параграфам. Вот его основные разделы:

«9. Общая цель верховного командующего — как можно скорее уничтожить германские вооруженные силы и занять сердце Германии. [414] Он считает, что лучшая возможность разгромить противника на Западе — это нанести удар по Руру и Саару, поскольку верховный главнокомандующий убежден, что противник сосредоточит оставшиеся в его распоряжении вооруженные силы для обороны этих важных районов. Первая операция должна состоять в разгроме линии Зигфрида и захвате переправ через Рейн. При этом его основные действия будут предприняты на левом фланге. Затем он обеспечит войска всем необходимым и сделает все другие приготовления для глубокого прорыва в Германию...»

Военные рекомендации по Италии были нижеследующими:

«а) либо войска Кессельринга будут разгромлены, и в этом случае можно будет произвести быструю перегруппировку сил и начать преследование в направлении Люблянского прохода (и по Альпам через Бреннерский проход), оставив небольшие силы для того, чтобы очистить от противника северо-западную часть Италии; либо

б) армии Кессельринга удастся осуществить организованный отход, и в этом случае мы, очевидно, сможем в этом году очистить от противника лишь равнины Ломбардии, Труднопроходимая местность и суровая погода в Альпах, которая наступает в зимнее время, не позволит предпринять другое крупное наступление ранее весны 1945 года».

Далее в докладе указывалось:

«12. Мы согласились с тем:

а) что ни одно крупное войсковое соединение не должно быть выведено из Италии, пока не станет известен исход нынешнего наступления, предпринятого генералом Александером;

б) что вопрос о желательности отвода частей американской 5-й армии должен быть пересмотрен в свете результатов нынешнего наступления генерала Александера и отхода немецких войск в Северной Италии, а также с учетом мнения генерала Эйзенхауэра;

в) что необходимо информировать генерала Вильсона о том, что, если он хочет сохранить для боевых действий на полуострове Истрия десантные средства, находящиеся в настоящее время в Средиземном море, он должен представить свой план в объединенный англо-американский штаб как можно скорее, во всяком случае не позднее 10 октября. Мы отдали соответствующие инструкции верховному союзному главнокомандующему».

Здесь мне нужно было остерегаться торга. Ни одно крупное соединение не будет отведено, пока нам не станут известны результаты наступления Александера; до сих пор все шло хорошо. Но как далеко должно зайти наступление? Если, например, ему будет [415] позволено дойти лишь до линии Римини, тогда это предложение совершенно неприемлемо. Поэтому я сказал, что, как я полагаю, ему будет позволено вторгнуться в долину реки По и занять ее, и я испытал чувство облегчения, когда Маршалл и Леги указали, что именно это они имели в виду.

Затем я поблагодарил адмирала Кинга за обещание предоставить свои десантные суда в наше распоряжение для вторжения на полуостров Истрия. Адмирал подчеркнул, что эти суда нужны будут также для наступления на Рангун и поэтому мы должны к 15 октября, принять решение по поводу вторжения на полуостров Истрия.

В следующем параграфе доклада излагались наши совместные предложения по поводу операций на Балканском полуострове. Этот параграф гласил:

«13. Генерал Вильсон считает, что можно ожидать возникновения такого положения, при котором основная масса немецких войск к югу от линии Триест, Любляна, Загреб окажется скованной и останется там до тех пор, пока не истощатся ее запасы, и в этом случае эти войска будут готовы сдаться нам или же будут ликвидированы партизанами или русскими войсками. Мы отметили, что до тех пор, пока битва в Италии продолжается, в районе Средиземного моря не будет свободных войск, которые можно было бы использовать на Балканах, кроме:

а) небольшого соединения в составе двух английских бригад из Египта, которое готово оккупировать район Афин и, таким образом, положить начало освобождению страны и установлению закона и порядка, а также власти греческого правительства;

б) небольших наземных воинских частей в Адриатике, которые активно используются в первую очередь для десантно-диверсионных операций».

Этот параграф был всеми нами принят без поправок и обсуждений.

Следующий раздел необходимо привести дословно:

«33. По мнению объединенного англо-американского штаба, после того как организованное сопротивление германской армии прекратится, с военной точки зрения приемлемым было бы следующее разделение той части Германии, которая не будет выделена Советскому правительству для проведения разоружения, управления и поддержания порядка.

34. Для проведения разоружения, управления и поддержания порядка:

а) английские войска под английским командованием займут Германию к западу от Рейна и к востоку от Рейна, севернее линии, идущей от Кобленца вдоль северной границы Гессен-Нассау до границы района, отведенного Советскому правительству;

б) американские войска под американским командованием займут Германию к востоку от Рейна, южнее линии Кобленц, северная граница Гессен-Нассау и западнее района, выделенного Советскому правительству;

в) контроль над портами Бремен и Бремерхафеи и необходимыми подступами, расположенными в непосредственной близости, будет поручен командующему американской зоны;

г) американский район получит дополнительный выход через западные и северо-западные морские порты и проход через район, контролируемый англичанами;

д) точное определение границ вышеуказанных английской и американской зон контроля может быть произведено позднее».

В предложениях, касавшихся войны на Тихом океане, подробно говорилось о значении легко проходимых и коротких путей. Наше превосходство на море и в воздухе должно позволить нам избегать, когда это возможно, дорогостоящих наземных операций. Было решено, что в Юго-Восточной Азии продвижение по суше в Бирму с севера должно сочетаться с захватом Рангуна в результате комбинированных операций. Я сказал, что хотя я признаю обязательство Англии обеспечить воздушный путь и установить связь с Китаем по суше, всякая попытка зайти в этом отношении слишком далеко исключит возможность нашего наступления на Рангун, который и начальники штабов, и я хотели захватить до наступления в 1945 году сезона муссонов.

Остальная часть доклада была одобрена почти без всякой дискуссии. Срок окончания войны против Японии был пока что предположительно установлен через 18 месяцев после разгрома Германии. [416]

В воскресенье 17 сентября я выехал из Квебека. Мы прибыли в Клайд 25 сентября и сразу же выехали поездом в Лондон.

Глава одиннадцатая.

Наступление в Бирме

Вторжение японцев в Индию захлебнулось на горном плато Имфал в конце июня 1944 года, когда с севера пришли подкрепления для гарнизона генерала Скунса. Был открыт путь на Димапур, и по нему потоком шли транспорты. Однако оставалось еще отбросить три японские дивизии к реке Чиндуин и дальше — туда, откуда они [417] пришли. Японцы несли огромные потери. Они оставили на поле боя свыше 13 тысяч убитыми, а с учетом умерших от ран, болезней и голода общее число жертв, по данным самих японцев, составило 65 тысяч человек.

Англо-индийская 14-я армия под умелым, волевым руководством генерала Слима предприняла наступление. Ее 33-й корпус сначала очистил район Укрул, в то время как 4-й корпус снова захватил южную часть равнины Имфал. К концу июля сопротивление японцев было сломлено и 33-й корпус начал общее наступление, преследуя противника по направлению к реке Чиндуин. Все горные пути свидетельствовали о разгроме — везде противник оставил большое количество орудий, транспортных средств и другого снаряжения; тысячи солдат противника лежали мертвыми или умирающими. Продвижение, исчислявшееся несколькими милями в день, шло очень медленно, так как нашим промокшим до нитки солдатам приходилось вести бои днем и ночью в условиях тропических дождей. На так называемых проселочных дорогах теперь образовалась непролазная грязь, через которую часто приходилось перетаскивать на руках орудия и машины. Удивительно было не то, что продвижение идет медленно, а то, что в таких условиях какое-либо продвижение вообще возможно.

В Аракане наши войска продолжали вести активную оборону. На Северном фронте войска генерала Стилуэлла постепенно развивали успех. Захватом Мыйткыйны 3 августа они обеспечили себе передовую базу для будущих наземных операций и, что еще более важно, посадочную площадку для американских самолетов, летавших по воздушному мосту в Китай. Самолетам, летающим по этому воздушному мосту, теперь не было необходимости совершать безостановочные, зачастую опасные перелеты с Северного Ассама через высокие горы в Куньмин.

Для наступления на юг Стилуэлл реорганизовал свои пять китайских дивизий и свел их в две армии, из которых одна была направлена из Мыйткыйна в Бамо и Намкан, а вторая в Швёгу и Ката. В качестве резерва Стилуэлл сохранил под своим личным контролем «Марсову бригаду» — подвижное, снабженное легким вооружением воинское соединение численностью примерно 10 тысяч человек, ядро которого составлял американский полк. С этими силами он в начале августа развернул наступательные операции с целью форсировать реку Иравади и соединиться на восточном фланге с китайскими («юньнаньскими») армиями численностью около 100 тысяч человек, которые продвигались от реки Салуин к Намкану.

В это время снова подверглась обсуждению политика будущих боевых действий в Юго-Восточной Азии, и после консультации с главнокомандующими адмиралом Срмервеллом, генералом Гиффар дом и главным маршалом авиации Пэйрсом Маунтбэттен прибыл [419] в Лондон для того, чтобы доложить о своих планах. Он уже вел наступление в Центральной Бирме, которое должно было продолжаться до тех пор, пока 14-я армия не форсирует реку Чиндуин и не соединится с войсками Стилуэлла, наступавшими с севера. Однако в условиях постоянно растягивавшихся коммуникаций и ограниченного количества транспортных самолетов, от которых он так сильно зависел, было сомнительно, сможет ли он продвинуться от Мандалая до Рангуна. Поэтому он предложил предпринять крупную десантную операцию в Рангуне, о которой уже упоминалось в предыдущей главе и которая носила условное название «Дракула». Твердо обосновавшись здесь, его войска могли бы развить наступление на север и соединиться с 14-й армией. Это была прекрасная идея, но для ее осуществления требовалось гораздо больше солдат и судов, чем имелось в распоряжении Маунтбэттена. Их можно было взять только в Северо-Западной Европе.

Во время переговоров в Квебеке мы склонили американцев на свою сторону в отношении плана наступления на Рангун. Это сулило много преимуществ. Удар по Рангуну с моря и продвижение на север позволили бы перерезать коммуникации противника и расчленить его силы. В результате разгрома японцев в Бирме можно было бы высвободить значительную армию, способную сразу же начать наступление через Бенгальский залив против таких объектов, которые считались бы наиболее важными для общего дела, для изматывания японских войск, и прежде всего их авиации. С этой целью мы решили собрать все наши силы для атаки на Рангун 15 марта 1945 года. Считалось, что для такой операции потребуется пять или шесть дивизий, однако Маунтбэттен мог выделить лишь две или три дивизии, и не более одной можно было бы получить из Соединенного Королевства.

Поэтому я предложил такое решение: послать одну или две американские дивизии в Бирму, а не в Европу. Это было бы более целесообразно, чем забрать у Монтгомери две дивизии, уже участвующие в боях, и это позволило бы быстро ввести в бой с японцами большее число войск, не отзывая войска, которые уже сражались против Германии. В Квебеке я разъяснил, что не настаиваю на немедленном решении, а хочу лишь, чтобы американские начальники штабов поразмыслили над моими предложениями. Генерал Маршалл согласился с этим, однако по различным соображениям мои предложения не были приняты. Оптимистические надежды на то, что Германия будет разгромлена до конца года, которые я лично не разделял, не оправдались.

В конце сентября стало очевидно, что сопротивление немцев будет продолжаться в течение всей зимы и даже дольше, и Маунтбэттену было отдано распоряжение (уже не впервые) действовать, исходя из тех сил, которыми он располагает.

Все это время наша 14-я армия и армия Стилуэлла медленно продвигались вперед. Это был замечательный поход в условиях [420] больших трудностей через район, где свирепствовали малярия и сыпной тиф. Строгая санитарная дисциплина, которая теперь соблюдалась во всех наших воинских частях в Бирме, применение нового препарата мепакрин и постоянное применение порошка ДДТ позволили свести заболеваемость до самого низкого уровня.

Японцы, которые не были знакомы с этими мерами предосторожности, умирали сотнями. В начале декабря на Центральном фронте 14-я армия генерала Слима, захватив два плацдарма на берегу реки Чиндуин, была готова начать генеральное наступление на центральные равнины Бирмы.

В ноябре произошли перемены в высшем офицерском составе американской армии. Генерал Стилуэлл был отозван в Вашингтон. Его многочисленные и разнообразные обязанности были возложены на трех других лиц. Генерал Ведемейер заменил его на посту военного советника Чан Кайши. Генерал Уилер стал заместителем Маунтбэттена, а генерал Салтэн принял на себя командование Северным фронтом. Здесь союзные войска постепенно отбросили две дивизии японской 33-й армии, В середине ноября наши войска плотно окружили город Бамо, который, однако, продержался еще в течение целого месяца. Английская 36-я дивизия 10 декабря вступила в непосредственное соприкосновение с индийской 19-й дивизией, которая форсировала Чинувин у Ситтаунга, и двинулась в восточном направлении. Таким образом, после тяжелых боев, продолжавшихся более года и отмечавшихся многими успехами и поражениями, эти две союзные армии наконец соединились.

Однако нас ожидали трудные административные проблемы. Далеко в юго-восточной части Китая за несколько месяцев до этого японцы начали наступление на Чунцин — столицу генералиссимуса — и на Куньмин, служивший конечным пунктом американского воздушного моста, по которому снабжались китайские армии. В ноябре генерал Ведемейер обратил серьезное внимание на создавшееся положение. Противник уже захватывал передовые базы американской авиации в Китае, которые использовались для операций против прибрежного судоходства противника. Наличные китайские войска не сулили надежды на успех, и Ведемейер обратился с просьбой предоставить ему две китайские дивизии, находившиеся в Северной Бирме, а также дополнительные американские самолеты, в частности три эскадрильи транспортной авиации.

Президент обратился ко мне со следующей телеграммой:

Президент Рузвельт — премьер-министру

1 декабря 1944 года

«Генерал Ведемейер прислал телеграмму, в которой подчеркивает серьезность положения в Китае и указывает, что согласен с решением генералиссимуса перебросить в район Куньмина две [421] лучшие китайские дивизии, находящиеся в Бирме. Вы, конечно, читали эту телеграмму, которая была отправлена Маунтбэттену и передана также Вашей миссии здесь, в Вашингтоне, и поэтому я не стану ее повторять.

Наряду с мнением генерала Ведемейера о серьезности создавшегося положения мы имеем его характеристику обстановки и планы операции в Бирме. Я думаю, что он лучше, чем кто-либо иной в данный момент, осведомлен об общем положении и о том, что требуется. Кроме того, мы должны считаться с тем, что генералиссимус, оказавшийся в положении, которое угрожает самому существованию Китая, решил отозвать эти две дивизии, чтобы задержать наступление японцев на Куньмин. Нам бесполезно будет открывать сухопутную дорогу в Китай, если куньминский конец дороги окажется в руках японцев. При этих обстоятельствах я считаю, что мы не можем оказывать на генералиссимуса давление, чтобы заставить его изменить свое решение».

Это были тяжелые известия, но у нас не было иного выбора, кроме как принять их.

Для операций в Бирме потеря транспортных эскадрилий имела еще более серьезное значение, чем потеря двух хороших китайских дивизий. Армия находилась на расстоянии 400 миль от железнодорожной базы, и генерал Слим зависел от снабжения по воздуху в дополнение к тому, что доставлялось по суше. Генеральные планы Маунтбэттена зависели от его транспортной авиации. Эскадрильи, которые нужны были Китаю, пришлось отдать, и хотя они впоследствии были заменены главным образом английскими самолетами, их отсутствие в критический момент серьезно задержало всю кампанию.

Несмотря на все это, 14-я армия преодолела холмистую местность и вырвалась на равнину к. северо-западу от Мандалая, К концу января войска генерала Салтэна подошли к Намкану, расположенному на старой Бирмано-Китайской дороге, и установили контакт с юньнаньскими войсками, действовавшими восточнее. Сухопутная дорога в Китай, которой невозможно было пользоваться в результате вторжения японцев в Бирму весной 1942 года, теперь снова была открыта. Первая транспортная колонна, вышедшая из Ассама, прибыла к китайской границе 28 января.

Глава двенадцатая.

Сражение в заливе Лейте

Война на океане против Японии достигла теперь своей наивысшей точки. От Бенгальского залива и до центральной части Тихого океана все больше сказывалась мощь союзного флота. К апрелю 1944 года в водах Цейлона были сосредоточены три английских линкора, два [422] авианосца и несколько легких судов. К ним присоединились американский авианосец «Саратога», французский линкор «Ришелье» и голландские корабли. В феврале прибыла сильная флотилия английских подводных лодок, которая сразу же стала топить вражеские суда в Малаккском проливе. В течение года прибыли еще два английских авианосца, а авианосец «Саратога» вернулся в Тихий океан. При наличии этих сил адмирал Сомервелл добился значительно больших результатов. В апреле его авианосцы нанесли удар по Сабангу, расположенному на северной оконечности острова Суматра, а в мае они подвергли бомбардировке нефтеперегонный завод и промышленные предприятия в Сурабае, на острове Ява. Эта операция продолжалась 22 дня, и флот покрыл расстояние семь тысяч миль. В последующие месяцы английские подводные лодки и авиация перерезали морской путь японцев в Рангун.

В августе адмирал Сомервелл, командовавший восточным флотом в течение всего тяжелого периода начиная с марта 1942 года, был заменен адмиралом Брюсом Фрэзером. Месяц спустя в распоряжение адмирала Фрэзера поступили еще два новых линкора — «Хау» и «Кинг Джордж V». 22 ноября 1944 года английский тихоокеанский флот уже был официально сформирован.

Организаторская деятельность и промышленное производство Соединенных Штатов, достигавшие огромных масштабов, сказывались на Тихом океане в полной мере. Об этих масштабах и успехах, достигнутых американцами, свидетельствует следующий пример. Осенью 1942 года, в период наиболее ожесточенной борьбы за Гуадалканал, у американцев было всего три авианосца. Через год их уже насчитывалось пятьдесят, а к концу войны — более сотни. Такие же замечательные достижения имелись и в области авиации. Эти огромные силы приводились в движение активной стратегией и более совершенной, новой эффективной тактикой. Перед американцами стояла огромнейшая задача.

Длинная цепь островов, тянувшаяся примерно на две тысячи миль, простиралась к югу через Тихий океан от Японии к Марианским и Каролинским островам. Многие из этих островов были укреплены противником и оснащены прекрасными аэродромами, а на крайне южном конце этой цепи островов находилась японская военно-морская база Трук. За этим островным заслоном были Формоза, Филиппины и Китай, а между ними пролегали пути снабжения наиболее передовых позиций противника. Таким образом, невозможно было вторгнуться или подвергнуть непосредственной бомбардировке самую Японию.

Необходимо было прежде всего прорвать эту цепь. Для того чтобы захватить каждый укрепленный остров в отдельности, потребовалось бы слишком много времени, и поэтому американцы применили тактику «перепрыгивания». Они захватили лишь наиболее важные острова и обошли остальные. Однако их военно-морские [423] силы к этому времени были уже столь велики и так быстро увеличивались, что американцы создали свои собственные линии коммуникаций и прервали линии коммуникаций противника, сделав неподвижными и беспомощными защитников обойденных островов. Их метод штурма тоже вполне себя оправдал. Вначале пускались в ход самолеты, базировавшиеся на авианосцы, затем следовала усиленная, временами продолжительная бомбардировка с моря, потом осуществлялись десантные операции и завязывались бои на берегу. Как только остров оказывался в руках американцев и на нем размещался гарнизон, для отражения контратак противника использовались самолеты, базировавшиеся на суше. Эти же самолеты содействовали дальнейшему продвижению американских войск. Флот действовал эшелонами. Когда одна группа кораблей вела бои, другая готовилась к новому броску. Это требовало огромных ресурсов не только для обеспечения боевых операций, но и для создания баз по пути продвижения. Американцы справились со всем этим.

В июне 1944 года наступление американцев развивалось успешно. На юго-западе генерал Макартур уже почти полностью завершил захват Новой Гвинеи, а в центре адмирал Нимиц глубоко вторгся в цепь укрепленных островов. Оба эти наступления имели своей целью Филиппины, и борьба за этот район вскоре увенчалась разгромом японского флота. Японский флот уже и до этого был значительно ослаблен, ему особенно не хватало авианосцев. Но у японцев оставалась лишь одна надежда — победа на море. Чтобы сохранить свои силы для этого опасного, но чрезвычайно важного периода, главный японский флот был отведен с острова Трук, и его теперь разделили между островами Голландской Индии и водами метрополии. Однако вскоре ему пришлось вступить в бой.

В начале июня адмирал Спрюэнс при помощи своих авианосцев нанес удар по Марианским островам и 15-го числа высадился на укрепленном острове Сайпан. Захват Сайпана и прилегающих островов Тиниан и Гуам привел бы к прорыву линии обороны противника. Ввиду крайне серьезной угрозы японский флот решил вмешаться. В этот день у Филиппинских островов были замечены пять японских линкоров и девять авианосцев, следовавших в восточном направлении. У Спрюэнса было достаточно времени, чтобы занять необходимые позиции. Его главная цель заключалась в том, чтобы прикрыть высадку на острове Сайпан. С этой задачей он справился. Затем он собрал свои корабли, в том числе 15 авианосцев, и ждал противника к западу от этого острова. 19 июня японские самолеты с авианосцев подвергли бомбардировке американские авианосцы со всех направлений. Воздушные бои продолжались в течение всего дня. Американцы понесли небольшие потери, но зато они так потрепали японские авиаэскадрильи, что их авианосцы вынуждены были отступить. [424]

В ту же ночь Спрюэнс тщетно искал исчезнувшего противника. Поздно вечером 20-го числа он его обнаружил на расстоянии примерно 250 миль. Американские самолеты, предприняв бомбардировку перед самым заходом солнца, потопили один авианосец, нанесли повреждения четырем другим авианосцам, а также линкору и тяжелому крейсеру. Накануне американские подводные лодки потопили два других крупных авианосца противника. Дальнейшие атаки стали невозможными, и оставшимся кораблям противника удалось ускользнуть, но это решило судьбу Сайпана. Хотя гарнизон упорно сражался, высадка продолжалась, накопление сил увеличивалось, и к 9 июля всякое организованное сопротивление прекратилось. Были захвачены соседние острова Гуам и Тиниан, и в первые дни августа американцы установили полное господство на Марианских островах.

Падение Сайпана явилось большим ударом для японского верховного командования и косвенно привело к отставке правительства генерала Тодзио. Беспокойство противника было вполне обоснованным. Эта крепость находилась менее чем в 1300 милях от Токио. Они считали ее неприступной, а теперь она пала. Их южные районы обороны оказались отрезанными, а американские тяжелые бомбардировщики получили первоклассную базу для бомбардировки самих японских островов. В течение длительного времени американские подводные лодки топили японские торговые суда у побережья Китая; теперь к подводным лодкам могли присоединиться и другие военные корабли.

Дальнейшее продвижение американцев угрожало отрезать Японию от ее источников нефти и сырья. Японский флот все еще был довольно сильным, но он стал неуравновешенным. Ему в такой мере не хватало эсминцев, авианосцев и летчиков, что он больше не мог эффективно сражаться без поддержки с наземных авиабаз. Японскому флоту не хватало горючего, и это не только мешало проводить обучение, но и лишало командование возможности концентрировать суда в одном месте, в результате чего в конце лета большинство тяжелых кораблей и крейсеров находилось у Сингапура и около источников снабжения горючим в Голландской Индии, а несколько спасшихся авианосцев оставались во внутренних водах метрополии, где их новые авиаэскадрильи заканчивали обучение.

Положение японской армии было не намного лучше. Хотя ее численность все еще была довольно велика, армия была рассеяна в Китае, в Юго-Восточной Азии, томилась на отдаленных островах, которым невозможно было оказать поддержку. Наиболее здравомыслящие лидеры противника начали искать пути для окончания войны, но не могли одолеть милитаристскую машину. Верховное командование перебросило подкрепления из Маньчжурии и приказало сражаться до конца на Формозе и на Филиппинах. Здесь, как и в самой Японии, войска должны были стоять насмерть. Японское морское министерство было настроено не менее решительно. Если оно проиграет предстоящую битву за острова, то Япония окажется отрезанной от источников горючего в Голландской Индии. Нет никакого смысла, утверждали они, сохранять корабли, не имея [425] горючего. Готовые к жертвам, не теряя надежду на победу, они в августе решили бросить в бой весь свой флот.

15 сентября американцы продвинулись дальше. Генерал Макартур захватил остров Моротай, находившийся на полпути между западной оконечностью Новой Гвинеи и Филиппинами, а адмирал Хэлси, который теперь принял командование американскими военно-морскими силами, захватил передовую базу для своего флота на островах Палау. Это одновременное продвижение имело исключительно большое значение. В то же время Хэлси постоянно прощупывал оборону противника всеми своими силами. Он надеялся таким образом навязать решающее сражение на море, которое позволило бы уничтожить японский флот и особенно оставшиеся авианосцы.

Следующий бросок предстояло предпринять на Филиппинские острова, но тут неожиданно произошло знаменательное изменение американского плана. До этого времени наши союзники намеревались вторгнуться на крайнюю южную часть Филиппинских островов — остров Минданао, и самолеты с авианосцев Хэлси уже бомбили японские аэродромы здесь, на юге, и на большом северном острове Лусон. Они уничтожили значительное количество вражеских самолетов и в ходе боя обнаружили, что японский гарнизон на острове Лейте более слаб, чем предполагалось. Это небольшой, но теперь уже ставший знаменитым остров, расположенный между двумя большими, но стратегически менее важными островами Минданао и Лусон, оказался бесспорным пунктом высадки американцев. 13 сентября, когда союзники все еще совещались в Квебеке, адмирал Нимиц по предложению Хэлси начал настаивать на том, чтобы немедленно начать вторжение. Макартур согласился с этим, и два дня спустя американские начальники штабов решили назначить штурм на 20 октября, то есть на два месяца раньше, чем было намечено. Так обстояло дело со сражением в заливе Лейте.

Американцы начали кампанию 10 октября налетами на аэродромы, расположенные на островах между Японией и Филиппинами. Непрерывные опустошительные налеты на Формозу вызвали самое ожесточенное сопротивление, и с 12 по 16 октября происходили постоянные тяжелые воздушные бои между самолетами, базировавшимися на авианосцах, и самолетами, базировавшимися на суше. Американцы нанесли серьезный урон японской авиации как в воздухе, так и на аэродромах, но сами мало пострадали, а их авианосцы выдержали мощные атаки самолетов, опиравшихся на наземные базы. Этот результат имел решающее значение. Авиация противника была разгромлена еще до того, как она могла принять участие в сражении за Лейте.

Многие японские самолеты, предназначавшиеся для действий с авианосцев, были непредусмотрительно посланы в качестве подкрепления на Формозу, где их уничтожили. Таким образом, в предстоявшем теперь решающем морском сражении японские авианосцы располагали не более чем сотней слабо обученных летчиков. [426]

Для того чтобы представить себе ход последовавших боев, необходимо ознакомиться с прилагаемыми картами. Два больших острова Филиппинского архипелага — Лусон на севере и Минданао на юге — разделены целой группой более мелких островов, среди которых Лейте занимает центральное и ключевое место. Эта центральная группа островов разделена двумя судоходными проливами, которым суждено было сыграть важную роль в этом знаменитом сражении. На севере — пролив Сан-Бернардино и примерно в 200 милях южнее его — пролив Суригао, непосредственно ведущий к Лейте.

Американцы, как мы видели, намеревались захватить Лейте, а японцы были полны решимости задержать их здесь и разгромить американский флот. План был простой и смелый. Четыре дивизии под командованием генерала Макартура должны были высадиться на острове Лейте под прикрытием орудийного огня американских кораблей и самолетов — так представляли себе операцию японцы, или, быть может, они даже располагали такими сведениями.

Оттянуть этот флот, отвлечь его далеко на север и завязать там второстепенное сражение — такова была первая задача. Но это было бы лишь предварительным шагом. Как только удастся отвлечь главный флот, две сильные колонны кораблей пройдут через проливы — одна через Сан-Бернардино, другая через Суригао — и направятся к месту высадки. Все внимание будет обращено на берега Лейте, все орудия должны быть наведены туда, а тяжелые корабли и крупные авианосцы, которые одни лишь могут выдержать натиск, будут преследовать далеко на севере корабли, послужившие приманкой. Этот план чуть было не увенчался успехом.

17 октября японский главнокомандующий приказал своему флоту выйти в море. Корабли, предназначенные в качестве приманки, под командованием верховного командующего адмирала Одзавы вышли непосредственно из Японии и направились к Лусону. Это была сводная эскадра, включавшая авианосцы, линкоры, крейсера и эсминцы. Задача Одзавы заключалась в том, чтобы появиться у восточного побережья Лусона, завязать бой с американским флотом и отвлечь его от места высадки в заливе Лейте. У авианосцев не хватало самолетов и летчиков, но это не имело большого значения, так как они должны были служить лишь приманкой, а приманка для того и предназначается, чтобы ее съели. Тем временем главные японские ударные силы направились в проливы. Более крупная эскадра, которую можно назвать центральной эскадрой, насчитывала 5 линкоров, 12 крейсеров и 15 эсминцев. Она направилась из Сингапура под командованием адмирала Куриты к Сан-Бернардино, чтобы, обогнув остров Самар, выйти к Лейте. Вторая, меньшая, или южная, эскадра в составе 2 линкоров, 4 крейсеров и 8 эсминцев двумя независимыми группами направилась через пролив Суригао. [427]

20 октября американцы высадились на острове Лейте. Вначале все шло хорошо. Сопротивление на берегу оказалось слабым, предмостное укрепление было создано быстро, и войска генерала Макартура начали свое наступление. Их поддерживали корабли американского 7-го флота под командованием адмирала Кинкейда, находившегося под командованием Макартура. Его более старые линкоры и небольшие авианосцы были вполне пригодны для десантных операций. Далее на север находился главный флот адмирала Хэлси, прикрывавший их от атаки с моря.

Однако еще предстоял кризис. 23 октября с американских подводных лодок заметили недалеко от побережья Борнео японскую центральную эскадру (адмирала Куриты) и потопили два тяжелых крейсера, в том числе флагманский, повредив третий корабль. На следующий день, 24 октября, в бой вступили самолеты с авианосцев адмирала Хэлси. Огромный линкор «Мусаси», имевший девять 16-дюймовых орудий, был потоплен, другие суда получили повреждения, и Курита повернул обратно. Американские летчики доставили оптимистические и, может быть, вводящие в заблуждение сведения. Хэлси сделал вывод — не без основания, — что битва выиграна полностью или, во всяком случае, частично. Он знал, что вторая, или южная, эскадра противника приближается к проливу Суригао, но он рассудил вполне правильно, что она может быть отброшена 7-м флотом Кинкейда.

Он приказал произвести разведку на севере, и 24 октября поздно вечером его летчики обнаружили далеко на северо-востоке от Лусона корабли адмирала Одзавы, служившие приманкой и державшие курс на юг. Там было четыре авианосца, два линкора, оборудованные палубами для самолетов, три крейсера и десять эсминцев! Здесь, решил он, и находится источник неприятности и действительный объект для атаки. На следующий день Хэлси приказал всему своему флоту направиться на север и уничтожить флот адмирала Одзавы. Так он попал в ловушку. Во второй половине того же дня, 24 октября, Курита снова повернул на восток и вновь направился в пролив Сан-Бернардино. На сей раз никто не должен был остановить его.

Тем временем японская южная эскадра приближалась к проливу Суригао, и в ту же ночь корабли вошли в него двумя группами. Последовал ожесточенный бой, в котором участвовали корабли всех классов, начиная от линкоров и кончая легкими кораблями прибрежного действия. Первая группа была уничтожена флотом Кинкейда, сосредоточенным у северного выхода; вторая группа пыталась прорваться, пользуясь темнотой и замешательством, но была отброшена. Казалось, что все идет хорошо.

Однако пока Кинкейд сражался в проливе Суригао, а Хэлси на всех парах преследовал далеко на севере японские корабли, служившие приманкой, Курита под прикрытием темноты беспрепятственно прошел через пролив Сан-Бернардино и рано утром 25 октября атаковал группу эскортных авианосцев, [428] поддерживавших высадку войск генерала Макартура. Застигнутые врасплох и недостаточно быстроходные для бегства авианосцы не сумели сразу поднять свои самолеты, чтобы отбить атаку с моря. На протяжении почти двух с половиной часов эти небольшие американские корабли вели упорный арьергардный бой под прикрытием дымовой завесы. В этом бою они потеряли два авианосца, три эсминца и более ста самолетов, причем один из авианосцев был потоплен японским самолетом, пилотировавшимся летчиком-смертником{104}.

Однако им в свою очередь удалось потопить три вражеских крейсера и нанести повреждения другим. Помощь была далека. Тяжелые корабли Кинкейда, разгромив японскую южную эскадру, находились далеко на юге от острова Лейте и крайне нуждались в боеприпасах и горючем. Хэлси со своими десятью авианосцами и всеми его быстроходными линкорами находился еще дальше, и хотя другая группа его авианосцев, посланная для заправки горючим, теперь была вызвана, она не могла прибыть в самые ближайшие часы. Казалось, что победа находится в руках Куриты. Никто не мог помешать ему зайти в залив Лейте и уничтожить десантный флот Макартура. Но Курита снова повернул обратно. Чем он руководствовался, неясно. Многие его корабли подверглись бомбардировке и были рассеяны легкими эскортными авианосцами Кинкейда, и он уже теперь знал, что южная эскадра разгромлена. У него не было никаких сведений о судьбе служивших приманкой кораблей на севере, и он точно не знал местонахождение американского флота. Перехваченные сигналы заставили его подумать, что корабли Кинкейда и Хэлси, располагая превосходящими силами, окружают его и что десантным судам Макартура уже удалось бежать.

Оставшись один, без поддержки, он теперь отказался от отчаянной попытки, ради которой так много было принесено в жертву и которая уже была близка к успеху. Не пытаясь войти в залив Лейте, адмирал Курита развернулся и снова направился к проливу Сан-Бернардино. Он рассчитывал в пути дать последний бой флоту Хэлси, но и это ему не удалось осуществить. В ответ на неоднократные призывы Кинкейда о помощи Хэлси наконец повернул обратно со своими линкорами, оставив две группы авианосцев для продолжения преследования противника на севере. В течение дня они уничтожили все четыре авианосца Одзавы, однако сам Хэлси вернулся в Сан-Бернардино слишком поздно. Эскадры не встретились. Курита бежал. На следующий день самолеты Хэлси и Макартура преследовали японского адмирала и потопили еще один крейсер и два эсминца. Это был конец сражения.

Сражение в заливе Лейте имело решающее значение. Ценой гибели своих трех авианосцев, трех эсминцев и одной подводной лодки [430] американцы победили японский флот. Сражение продолжалось с 22 по 27 октября. Были потоплены три линкора, четыре авианосца и двадцать других военных кораблей противника. Отныне у противника оставалось единственное эффективное, средство борьбы против флота — самолеты, пилотируемые летчиками-смертниками. Использовавшееся в качестве меры самого крайнего отчаяния, это оружие все еще было смертельным, хотя и не сулило никакой надежды на победу.

В последующие недели бои за Филиппины разрастались вглубь и вширь. К концу ноября на острове Лейте высадилось почти четверть миллиона американцев, а к середине декабря сопротивление японцев было сломлено. Макартур продолжал развивать свое главное наступление и вскоре, не встретив сопротивления, высадился на острове Миндоро, немногим более чем в 100 милях от Манилы. По мере того как американцы продвигались к Маниле, сопротивление усиливалось, но им удалось произвести, еще две высадки на западном побережье и окружить город. Противник отчаянно оборонялся вплоть до начала марта, когда были убиты последние защитники. В развалинах насчитали 16 тысяч погибших японцев.

Хотя бои на островах продолжались еще в течение нескольких месяцев, господство на морях Южного Китая уже перешло к победителю, а вместе с ним и контроль над источниками нефти и других видов сырья, от которых зависела Япония.

Глава тринадцатая.

Освобождение Западной Европы

1 сентября генерал Эйзенхауэр в соответствии с достигнутой договоренностью принял непосредственное командование сухопутными войсками в Северной Франции. В них входили английская 21-я группа армий под командованием фельдмаршала Монтгомери и американская 12-я группа армий под командованием Омара Брэдли, боевыми действиями которой до этого времени управлял Монтгомери. Всего в распоряжении Эйзенхауэра находилось пять армий. В состав 21-й группы армий Монтгомери входили канадская 1-я армия под командованием генерала Крерара и английская 2-я армия под командованием генерала Демпси — всего четырнадцать дивизий и семь бронетанковых бригад. В состав американской 12-й группы армий, находившейся на их правом фланге, входили 1-я армия под командованием генерала Ходжеса, 3-я армия под командованием генерала Паттона и еще не участвовавшая в операциях 9-я армия под командованием генерала Симпсона. Таким образом, в распоряжении Эйзенхауэра имелось более 37 дивизий, или свыше 500 тысяч бойцов. Каждой группе армий был придан собственный авиационный корпус поддержки наземных войск; все эти авиационные силы находились в ведении главного маршала авиации Ли-Меллори.

Эта мощная армия гнала остатки германских армий на восток, которых наши превосходящие военно-воздушные силы изматывали [431] днем и ночью. Силы врага тогда еще составляли примерно 17 дивизий, однако, прежде чем они сумели переформироваться и получить подкрепления, большинство из них в значительной мере утратили боеспособность.

Эйзенхауэр планировал продвинуться на северо-восток как можно большими силами и так быстро, как это позволяли линии снабжения. В соответствии с этим основная тяжесть ложилась на английскую 21-ю группу армий, которая на пути следования вдоль побережья Ла-Манша должна была не только захватить пусковые станции самолетов-снарядов, но и занять Антверпен. Без огромной гавани этого города всякое продвижение через нижнее течение Рейна и вступление на равнины Северной Германии было бы невозможным.

Американская 12-я группа армий также должна была преследовать врага: ее 1-я армия должна была идти вровень с англичанами, а остальные, двигаясь на восток по направлению к Вердену и верхнему течению реки Маас, должны были готовиться к удару в направлении Саара.

Монтгомери внес два контрпредложения. Одно из них, выдвинутое в конце августа, предусматривало, что его группа армий и 12-я группа армий совместно нанесут удар в северном направлении крупными силами примерно сорока дивизий. Второе предложение от 4 сентября предусматривало нанесение только одного удара — либо по направлению к Руру, либо по направлению к Саару.

Какой бы из этих вариантов ни был избран, войска нужно было обеспечить всеми необходимыми ресурсами и снабжением. Он требовал, чтобы остальной фронт был ограничен в интересах главного удара, руководить которым должен был один командующий — он сам или Брэдли, в зависимости от обстоятельств. Он считал, что таким образом, пожалуй, удастся достичь Берлина, и полагал, что Рур предпочтительнее Саара.

Однако Эйзенхауэр придерживался своего плана. Германия все еще имела резервы внутри страны, и он считал, что если бросить далеко вперед через Рейн сравнительно небольшие силы, то это сыграет на руку врагу. Он считал, что 21-й группе армий было бы лучше приложить все усилия с целью занять плацдармы на другом берегу Рейна, а 12-й группе армий — продвигаться как можно дальше против линии Зигфрида.

Стратеги могут вести длительные дискуссии по этим вопросам.

Дискуссии не остановили преследования противника, но количество дивизий, которые можно было использовать, а также темпы и масштабы их продвижения целиком зависели от портов, транспорта и снабжения. Боеприпасов использовалось сравнительно мало, однако любое передвижение зависело от продовольствия и прежде всего от бензина. В нашем распоряжении имелись лишь порты Шербур и «Малберри» в Арроманше, да и те с каждым днем оставались все дальше позади. Линия фронта по-прежнему тянулась от Нормандии, и ежедневно нужно было перебрасывать на все увеличивавшееся расстояние около 20 тысяч тонн различных грузов, а также материалы для ремонта дорог и мостов и строительства аэродромов. [432]

Порты Бретани после захвата оказались бы еще более отдаленными, однако порты Ла-Манша к. северу от Гавра и особенно Антверпен, если бы нам их удалось захватить прежде, чем они будут серьезно разрушены, имели бы очень важное значение.

Поэтому Антверпен служил непосредственным объектом группы армий Монтгомери. 3 сентября гвардейская бронетанковая дивизия вступила в Брюссель, поспешно эвакуированный немцами и, как и повсюду в Бельгии, хорошо организованное движение Сопротивления приветствовало гвардейцев и оказывало им большую помощь. Оттуда гвардейцы повернули на восток к Лувену, и 4 сентября 11-я бронетанковая дивизия вступила в Антверпен, где, к нашему удивлению и великой радости, обнаружила, что порт остался почти нетронутым. Наступление развивалось так быстро — свыше 200 миль было пройдено менее чем за четыре дня, — что враг едва унес ноги и не успел заняться, как обычно, тщательным разрушением портовых сооружений. Западнее 12-й корпус встретил более сильное сопротивление, но достиг своей главной цели — Гента — 5 сентября.

Рывок вперед был завершен, стало ясно, что необходима остановка. Противнику удалось уничтожить переправы через канал Альберта между Антверпеном и Хаселтом, и 30-й корпус обнаружил, что этот капал защищают примерно десять батальонов. Гвардейцы подошли к каналу Маас-Шельда и захватили мост, оставшийся неразрушенным.

Перед канадской 1-й армией тем временем стояла серьезная и ответственная задача — очистить западный фланг. Ее командующий генерал Крерар имел в своем распоряжении английский 1-й корпус и канадский 2-й корпус, куда входила польская бронетанковая дивизия. Их главная задача состояла в том, чтобы очистить порты Ла-Манша к северу от Гавра, захватить пусковые станции самолетов-снарядов и закрепиться на южном берегу Шельды.

Хотя Антверпен находился в наших руках, наши корабли могли подходить к нему лишь через извилистое, трудно проходимое устье Шельды. Эти тяжелые и дорогостоящие операции выпали главным образом на долю этой канадской армии, и многое зависело от ее успеха. Несмотря на обстрел с моря из 15-дюймовых орудий, несмотря на то, что с воздуха было сброшено более 10 тысяч тонн бомб, немцы сдали Гавр лишь 12 сентября. Дьепп был взят 1 сентября. К 6 сентября были взяты Булонь и Кале, затем Дюнкерк. К 9 сентября канадская армия очистила весь Па-де-Кале с его пусковыми станциями самолетов-снарядов и подошла к Брюгге. Гент был взят польской бронетанковой дивизией.

Булонь, с 10 тысячами пленных, пала 22 сентября а Кале — 30 сентября. Дюнкерк с его 12-тысячным гарнизоном был лишь изолирован, поскольку наступление к Шельде имело гораздо более важное значение. [434]

Наступление американцев за Парижем также велось с присущей Брэдли и его пылким офицерам стремительностью. Перейдя Сену правее англичан, американская 1-я армия двинулась к Намюру и Льежу. Она подошла к Шарлеруа и Монсу 3 сентября, отрезав и захватив в большом мешке 30 тысяч немцев к юго-востоку от Монса; затем, повернув на восток, она освободила 8 сентября Льеж, а два дня спустя — город Люксембург. Сопротивление усиливалось, но 12-го числа американская 1-я армия подошла к германской границе на фронте шириной 60 миль и прорвала линию Зигфрида южнее Ахена. За две недели она освободила весь Люксембург и Южную Бельгию.

Американская 3-я армия захватила 31 августа Верден и перешла Маас. Неделю спустя она имела достаточно бензина, чтобы дойти до Мозеля. Противник наскреб достаточно сил, чтобы удержаться на этой реке, а в Меце находился большой и решительно сопротивлявшийся гарнизон. Однако к 16 сентября были захвачены плацдармы у Нанси и немного южнее Меца. Американская 7-я и французская 1-я армии, составлявшие теперь 6-ю группу армий под командованием генерала Деверса, после высадки в Южной Франции 11 сентября встретились с патрулями армии Паттона к западу от Дижона.

Повернув на восток, они выровнялись с главными наступавшими силами на линии, шедшей от Эпиналя на юг к швейцарской границе. Это был конец великой кампании преследования. На протяжении следующих нескольких месяцев мы могли продвигаться лишь с тяжелыми боями. Сопротивление противника повсеместно усиливалось, а наши линии снабжения были растянуты до 4 предела. Нужно было исправить положение, усилить и пополнить вырвавшиеся вперед соединения, чтобы подготовить их к предстоявшим осенним боям.

Однако еще имелась возможность форсировать Рейн в его нижнем течении. Эйзенхауэр придавал этой задаче такое большое значение, что считал ее более важной, чем очистка берегов устья Шельды и открытие порта Антверпен. Чтобы поддержать усилия Монтгомери, Эйзенхауэр выделил ему дополнительные американские транспортные и авиационные средства. 1 -я воздушно-десантная армия под командованием американского генерала Бреретона, состоявшая из английских 1-й и 2-й воздушно-десантных дивизий, трех американских дивизий, польской бригады и в дополнение к этому большого количества английских и американских самолетов, была готова нанести удар из Англии. Монтгомери решил захватить плацдарм у Арнема с помощью совместных действий воздушно-десантных войск и 30-го корпуса, которые сражались у канала Маас-Шельда на голландской границе.

Он планировал высадить английскую 1-ю воздушно-десантную Дивизию, которую впоследствии должна была поддержать польская бригада, на правый берег нижнего Рейна, чтобы захватить арнемский [435] мост. Американская 82-я дивизия должна была захватить мосты в Неймегене и Граве, в то время как американской 101-й дивизий поручалось обеспечить дорогу из Граве в Эйндховен. 30-й корпус во главе с гвардейской бронетанковой дивизией должен был проложить путь на Эйндховен и оттуда совместно с воздушно-десантными войсками — в Арнем в расчете на то, что эти мосты через три основных водных препятствия уже прочно будут находиться в наших руках.

Подготовка к этому смелому удару — безусловно, самой крупной из всех когда-либо предпринимавшихся операций такого рода — была сложной и проводилась в спешном порядке, ибо противник с каждым днем накапливал все больше сил. Знаменательно, что эта подготовка была закончена к намеченной дате — 17 сентября. Самолетов было недостаточно, чтобы переправить все воздушно-десантные войска одновременно, и их переброску пришлось растянуть на три дня. Однако к 17-му передовые отряды трех дивизий были благополучно доставлены к месту своего назначения благодаря прекрасной работе авиации союзников. Наибольшая тяжесть выпала на американскую 101-ю дивизию: на ее пути на Эйндховен мост через канал был взорван, и она захватила город лишь 18 сентября. Американская 82-я дивизия также действовала хорошо, но не могла захватить главный мост в Неймегене.

Из Арнема поступали скудные сведения, но казалось, что часть нашего парашютного полка закрепилась на северном конце моста. Во второй половине дня гвардейская бронетанковая дивизия 30-го корпуса начала наступление по эйндховенской дороге, которому предшествовал заградительный огонь артиллерии и самолетов, вооруженных ракетами, 8-й корпус справа и 12-й корпус слева защищали фланги 30-го корпуса. Дорогу упорно обороняли, и гвардейцы подошли к американцам лишь во второй половине дня 18-го. Атаки немцев на узкий выступ, охватывающий Эйндховен и Неймеген, начались на следующий день и постепенно усиливались. 101-й дивизии было крайне трудно удерживать эту открытую дорогу. Временами приходилось останавливать движение, чтобы отбить атаку противника. Из Арнема стали поступать плохие вести. Наши парашютисты все еще удерживали северный конец моста, однако город оставался в руках противника, причем подразделения 1-й воздушно-десантной дивизии, высадившиеся западнее, не могли прорваться к ним и поддержать их.

Мост через канал был построен 18 сентября, и рано утром на следующий день гвардейцы могли беспрепятственно дойти до Граве, где они встретились с американской 82-й воздушно-десантной дивизией. Ночью они приблизились к сильно оборонявшемуся неймегенскому мосту, и 20-го разыгрался ожесточенный бой за этот мост. Американцы перешли реку западнее города, повернули вправо и вышли к железнодорожному мосту. Гвардейцы двинулись на шоссейный мост. Сопротивление защитников было преодолено, и оба моста удалось захватить в полной сохранности. [436]

Оставалось преодолеть последний этап на пути к Арнему, но плохая погода мешала переброске по воздуху подкреплений, продовольствия и боеприпасов, и 1-я воздушно-десантная дивизия оказалась в чрезвычайно тяжелом положении.

Остальная часть дивизии, лишенная возможности добраться до моста, находилась на небольшом участке на северном берегу и отражала ожесточенные атаки противника. На южном берегу принимались меры к тому, чтобы спасти ее, но противник был слишком силен. Смелые попытки спасти ее, предпринимавшиеся гвардейцами, 43-й дивизией и польской парашютной бригадой, высадившейся близ дороги, потерпели неудачу. Напрасная борьба продолжалась в течение следующих четырех дней. 25 сентября Монтгомери приказал оставшимся в живых из храброй 1-й воздушно-десантной дивизии повернуть обратно. Им пришлось переправляться через быструю реку ночью на лодках и небольших судах под обстрелом врага с близкой дистанции. На рассвете около 2400 человек из первоначальных 10 тысяч благополучно добрались до нашего берега.

Даже после того как у Арнема все было кончено, примерно еще в течение двух недель пришлось вести бои чтобы удержать завоеванные нами позиции. Немцы считали, что наш выступ угрожает всему западному берегу нижнего течения Рейна, и последующие события оправдали их опасения. Они предприняли много сильных контратак, чтобы вернуть Неймеген. Авиация бомбардировала мост, но он не был ею поврежден: он был подорван пловцами взрывчаткой. Постепенно три корпуса 2-й армии расширяли 50-мильный выступ, пока он не достиг 20 миль в ширину. Он все еще был слишком узок, но для начала этого было достаточно.

Очистка устья Шельды и открытие Антверпенского порта были отложены ради американского наступления. С этого времени ему уделялось основное внимание. На протяжении второй половины сентября был предпринят ряд предварительных боев. Канадский 2-й корпус оттеснил противника назад от линии Антверпен, Гент, Брюгге. Восточнее Антверпена 1-й корпус, также подчинявшийся канадскому армейскому командованию, подошел к каналу Антверпен-Тюрнхаут и пересек его.

Остров Валхерен имеет форму блюдца и окаймлен по краям песчаными дюнами, преграждающими морю путь в центральную равнину. На западной оконечности острова, близ Весткапелле, в дюнах имеется брешь, и море сдерживается там большой плотиной, имеющей 30 футов в высоту и свыше 100 ярдов в ширину у основания. За прочными искусственными оборонительными сооружениями находился гарнизон численностью почти 10 тысяч человек и около 30 артиллерийских батарей, включавших крупнокалиберные орудия на бетонированных площадках. Противотанковые и проволочные заграждения и мины были установлены в изобилии, так как противник [438] имел возможность в течение четырех лет укреплять ворота в Антверпен.

В начале октября английская авиация нанесла первый удар. После нескольких блестящих налетов в плотине Весткапелле образовалась брешь шириною почти в 400 ярдов. Через эту брешь хлынула вода, заливая весь центр «блюдца» и затапливая находившиеся внутри оборонительные сооружения и артиллерийские батареи. Но по краям этого «блюдца» находились орудия большого калибра и инженерные препятствия. Атака была концентрической. Через несколько дней весь остров оказался в наших руках. В плен было взято восемь тысяч человек.

В течение следующих трех недель для очистки 70-мильного канала от мин использовались 100 судов. 28 ноября прибыл первый конвой, и Антверпен был открыт для английской и американской армий. Американская 1-я армия в начале октября прорвала линию Зигфрида к северу от Ахена. Город был атакован с трех сторон и капитулировал 21 октября. На фланге этой армии, в 20 милях к востоку от Мозеля, находилась 3-я армия. 7-я армия и французская 1-я армия выровнялись и устремились к Верхним Вогезам и Бельфорскому ущелью. Американцы почти полностью израсходовали свои ресурсы во время молниеносного продвижения в сентябре, и необходима была остановка, чтобы пополнить запасы и подготовиться к широким операциям в ноябре.

Глава четырнадцатая.

Прелюдия к визиту в Москву

С глубоким интересом и растущей надеждой мы наблюдали за развитием гигантского наступления русских. Немецкие гарнизоны в северных прибалтийских государствах были почти что отрезаны в результате продвижения русских армий далеко на юг и были вызволены с трудом. Первые атаки против них были предприняты в середине сентября с обеих сторон Чудского озера. Наступление быстро развернулось, и за три недели наступающие войска вышли на Балтийское побережье севернее Риги.

24 сентября возобновились активные действия на Южном фронте. Наступление началось с продвижения войск южнее Дуная на югославскую территорию. На левом фланге русских поддерживала болгарская армия, которая охотно перешла на их сторону. Совместно они установили контакт с партизанскими войсками Тито и помогали им преследовать немцев во время тяжелого, но искусного отступления их из Греции. Несмотря на очевидную опасность, создавшуюся в Польше, Гитлер придавал большое значение кампании в Венгрии и настойчиво подбрасывал туда подкрепления. Основное наступление русских при поддержке румынской армии началось 6 октября. Оно было направлено на Будапешт с юго-востока, дополнительный удар был нанесен с Карпат на севере. Белград, обойденный по [439] обоим берегам Дуная, был освобожден 20 октября, а находившийся в нем немецкий гарнизон уничтожен.

В соответствии с соглашением, достигнутым летом между мною и президентом, в течение трех месяцев действовала договоренность относительно раздела ответственности за различные страны, захваченные продвигающимися вперед армиями. Однако с наступлением осени положение во всей Восточной Европе становилось все более напряженным. Мне хотелось снова лично встретиться со Сталиным, с которым я не виделся со времени Тегерана. Несмотря на варшавскую трагедию, я чувствовал, что после успешного начала операции «Оверлорд» меня с ним связывают новые узы. Русские армии оказывали сильный нажим на Балканском театре военных действий, а Румыния и Болгария находились в их власти. Поскольку победа Великого союза становилась лишь делом времени, естественно, что устремления русских возрастали. Коммунизм поднимал голову за победоносным русским фронтом. Россия была спасительницей, а коммунизм — евангелием, которое она с собой несла.

Я никогда не считал, что наши отношения с Румынией и Болгарией в прошлом требовали от нас каких-то особых жертв. Однако судьба Польши и Греции нас касалась непосредственно: из-за Польши мы вступили в войну; ради Греции мы предпринимали мучительные усилия. Правительства обеих этих стран нашли убежище в Лондоне, и мы считали себя ответственными за их возвращение, если народы этих стран действительно этого захотят. Соединенные Штаты в основном разделяли эти чувства, но до их сознания очень медленно доходило резкое усиление коммунистического влияния, которое предшествовало и следовало за продвижением мощных армий, управлявшихся из Кремля. Я надеялся воспользоваться улучшением отношений с Советами, чтобы добиться удовлетворительного решения этих новых проблем, возникавших между Востоком и Западом.

Помимо этих серьезных вопросов, касавшихся всей Центральной Европы, нашего внимания требовали проблемы создания международной [440] организации. В августе — октябре в Думбартон-Оксе (Вашингтон) состоялась длительная конференция, на которой США, Англия, СССР и Китай разработали ныне общеизвестный план сохранения всеобщего мира. Они предложили, чтобы все миролюбивые государства вступили в новую организацию, названную Организацией Объединенных Наций.

В ходе переговоров выявились многочисленные разногласия между тремя великими союзниками, о которых будет сказано в дальнейшем. Кремль не имел намерения вступать в международный орган, в котором его могли бы забаллотировать многочисленные малые страны, которые, хотя и не были в состоянии влиять на ход войны, безусловно стали бы претендовать на равный статус после победы. Я был уверен, что мы можем прийти к хорошим решениям с Россией лишь в период, когда мы связаны с нею товариществом в борьбе против общего врага. Гитлер и гитлеризм были обречены, но что произойдет после Гитлера?

На конференции в Думбартон-Оксе не было достигнуто никакого соглашения, однако я ощущал острую потребность повидаться со Сталиным, с которым, как я всегда считал, можно поговорить по-человечески.

Премьер-министр — маршалу Сталину

21 сентября 1944 года

«1. Я был весьма рад, узнав от Посла сэра А. Кларка Керра о той похвале, с которой Вы отозвались о британских и американских операциях во Франции. Мы весьма ценим такие высказывания, исходящие от вождя героических русских армий, Я воспользуюсь случаем, чтобы повторить завтра в Палате общин то, что я сказал раньше, что именно русская армия выпустила кишки из германской военной машины и в настоящий момент сдерживает на своем фронте несравненно большую часть сил противника,

2. Я только что вернулся после долгих бесед с Президентом, и я могу заверить Вас в нашей твердой уверенности, что на соглашении наших трех стран — Британии, Соединенных Штатов и Союза Советских Социалистических Республик — покоятся надежды всего мира. Я был очень огорчен, узнав, что Вам нездоровилось в последнее время и что Ваши доктора против того, чтобы Вы предпринимали длительные путешествия по воздуху. Президент считал, что Гаага была бы хорошим местом для нашей встречи. Мы еще не захватили этого места, но возможно, что ход войны, даже до рождества, сможет изменить положение вдоль балтийского побережья в такой степени, что Ваша поездка не будет утомительной или трудной. Однако нам предстоит много тяжелых боев до того, как можно будет составить какой-либо подобный план.

3. Строго доверительно. Президент намеревается посетить Англию, а затем Францию, а также Бельгию, Люксембург и Нидерланды вскоре после выборов, независимо от победы или [441] поражения. Информация, которой я располагаю, дает мне основание думать, что он победит.

4. Я искренне желаю, и я знаю, что этого желает и Президент, вмешательства Советов, в японскую войну, как было обещано Вами в Тегеране, как только германская армия будет разбита и уничтожена. Открытие русского военного фронта против японцев заставило бы их гореть и истекать кровью, особенно в воздухе, так что это значительно ускорило бы их поражение. Судя по тому, что я узнал о внутреннем положении Японии, а также о чувстве безнадежности, гнетущем ее народ, я считаю вполне возможным, что, как только нацисты будут разгромлены, трехсторонние призывы к Японии капитулировать, исходящие от наших трех великих держав, могут быть решающими. Конечно, мы должны тщательно рассмотреть все эти планы вместе. Я был бы рад приехать в Москву в октябре, если я смогу отлучиться отсюда. Если я не смогу, то Иден был бы готов заменить меня. Тем временем я шлю Вам и г-ну Молотову свои самые искренние добрые пожелания».

Премьер-министр — президенту Рузвельту

29 сентября 1944 года

«...Во время разговора с Кларком Керром и Гарриманом вчера вечером Д. Дж. держался приветливо и дружественно. Однако он «жаловался на свое здоровье». Он сказал, что чувствует себя хорошо только в Москве и что даже его поездки на фронт были ему вредны. Его врачи возражают против того, чтобы он летал на самолете; после поездки в Тегеран он в течение двух недель не мог оправиться и т. д.

При таких обстоятельствах Антони и я серьезно подумываем о том, чтобы в ближайшее время полететь туда. Путь теперь стал короче. Сталин еще не ответил на наше предложение. Мы поставим перед собой две основные задачи: во-первых, договориться о том, чтобы он выступил против Японии, и, во-вторых, попытаться добиться дружеского урегулирования с Польшей. Есть и другие вопросы, касающиеся Югославии и Греции, которые мы также будем обсуждать. Мы будем держать Вас в курсе всех дел. Мы, конечно, будем приветствовать помощь Аверелла или Вы, быть может, сумеете послать Стеттиниуса или Маршалла? Я совершенно уверен в необходимости личного контакта.

Мне кажется почти несомненным, что Германия не будет побеждена в этом году. Судя по одной из телеграмм, Омар Брэдли уже думает об операции через Рейн в середине ноября; я отметил и другие признаки усиления сопротивления немцев...»

В тот же день пришла следующая телеграмма:

Маршал Сталин — премьер-министру

29 сентября 1944 года

«Получил Ваше и г-на Рузвельта послание о совещании в Квебеке с информацией относительно Ваших дальнейших военных планов. Из вашего сообщения видно, какие важные задачи предстоит решить [442] американским и британским вооруженным силам. Позвольте пожелать Вам и Вашим войскам всяческих успехов.

В настоящее время советские войска заняты ликвидацией прибалтийской группы немецких войск, висящей над нашим правым флангом. Без ликвидации этой группы нам невозможно продвигаться в глубь Восточной Германии. Кроме этого у наших войск имеются две ближайшие задачи: вывести Венгрию из войны и прощупать оборону немцев на восточном фронте путем удара наших войск, причем при благоприятных условиях — опрокинуть ее».

Президенту понравился наш план поездки в Москву. 30 сентября он телеграфировал:

Президент Рузвельт — премьер-министру

30 сентября 1944 года

«Когда Вы получите ответ от Дяди Дж., информируйте меня, пожалуйста, какого числа Вы и Антони рассчитываете прибыть в Москву. Мне кажется, что Сталин в настоящее время весьма чувствителен ко всяким сомнениям относительно его намерений помочь нам на Востоке.

По Вашей просьбе я предложу Гарриману оказывать Вам любую помощь, которая Вам может понадобиться. Мне кажется практически нецелесообразным и невыгодным быть представленным Стеттиниусом или Маршаллом».

Сталин прислал мне сердечное приглашение.

Маршал Сталин — премьер-министру

30 сентября 1944 года

«Получил Ваше послание от 27 сентября.

Я разделяю Вашу уверенность в том, что прочное согласие между тремя ведущими державами является верной гарантией будущего мира и отвечает лучшим надеждам всех миролюбивых народов. Последовательность наших правительств в такой политике в послевоенный период, как этого мы достигли во время этой великой войны, будет, мне кажется, иметь решающее значение.

Конечно, у меня имеется большое желание встретиться с Вами и с Президентом. Я придаю этому большое значение с точки зрения интересов нашего общего дела. Однако в отношении себя я вынужден сделать оговорку: врачи не советуют мне предпринимать большие поездки. На известный период мне придется с этим считаться.

Я весьма приветствую Ваше желание приехать в Москву в октябре. Нам следовало бы обсудить военные и другие вопросы, которые имеют большую важность. Если Вам что-либо помешает приехать в Москву, мы, разумеется, с готовностью встретим г-на Идена.

Ваше сообщение о планах поездки в Европу Президента представляет для меня большой интерес. Я также уверен в его новом избирательном успехе.

Что касается Японии, то наша позиция остается той же, что

была в Тегеране.

Я и Молотов шлем Вам свои наилучшие добрые пожелания». [443]

Я немедленно занялся этим делом.

Премьер-министр — А. Кларку Керру, Москва

1 октября 1944 года

«1. Ознакомьтесь с телеграммой маршала Сталина от 30 сентября, которая носит исключительно дружественный характер. Если позволит погода, мы с Антони намерены вылететь в субботу ночью. Путь сейчас значительно короче, поскольку мы можем избежать кружного маршрута через Атлантику и Испанию, а также через горы и Тегеран. Это займет не больше трех дней, быть может, даже двух. Министерство авиации договорится обо всем с Москвой.

2. Я считаю, что нам лучше ехать в качестве гостей русского правительства, поскольку высоко развитое у них чувство гостеприимства поможет делу. Но, конечно, мы должны будем устраивать приемы в посольстве. Не позондируете ли вы у них почву на этот счет?

3. Я думаю, г-жа Черчилль могла бы поехать со мной. У нее есть теперь там дела, связанные с Красным Крестом, и англичане будут рады узнать, что она находится там, чтобы ухаживать за мной. Не знаю, насколько это удобно. Конечно, ока не собирается идти на банкет в Кремль, на котором будут присутствовать только мужчины, однако я полагаю, что есть вещи, помимо ее Красного Креста, которые она могла бы посмотреть. Не поставит ли это русских в затруднительное положение, поскольку не существует г-жи Сталиной? Дайте мне, пожалуйста, совершенно откровенный совет на этот счет.

Ответьте в самом срочном порядке».

Посол ответил на следующий день. Он и русские пришли в восторг от того, что я решил приехать и что со мною приедет Антони.

«Все подготовлено. Русские ждут вас к себе в гости. Возможность приезда с вами г-жи Черчилль горячо приветствовалась».

Однако моя жена решила не ехать со мной на сей раз. Я просил Рузвельта сообщить Сталину, что он одобряет нашу поездку и что Гарриман примет участие в переговорах. Я запросил, что я могу сказать относительно военных планов Соединенных Штатов на Дальнем Востоке.

Президент сообщил мне о своей поддержке и полном одобрении моих взглядов.

Президент Рузвельт — премьер-министру

4 октября 1944 года

«Я прекрасно понимаю, почему Вы считаете необходимым встретиться с Дядей Джо как можно скорее, еще до того, как мы сможем встретиться втроем. Вопросы, которые Вы будете обсуждать там, [444] безусловно, представляют большой интерес для Соединенных Штатов, и Вы, несомненно, согласитесь с этим. Поэтому я дал инструкции Гарриману присутствовать там в качестве моего наблюдателя, если это устроит Вас и Дядю Джо, и информировал об этом Сталина. Хотя, естественно, Аверелл не сможет давать никаких обязательств от имени Соединенных Штатов — я не могу никому позволить заранее давать от моего имени обязательства, — он сможет полностью держать меня в курсе дел, и я дал ему указания вернуться и сделать мне доклад сразу же после окончания совещания.

Весьма сожалею, что не смогу быть с Вами лично, но я готов к встрече нашей тройки в любое время после выборов у нас, и Ваша встреча с Дядей Джо должна послужить полезной прелюдией к этому нашему совещанию. Об этом я информировал Дядю Джо».

Таким образом, все основные вопросы были урегулированы. Оставалось лишь наметить план путешествия.

Премьер-министр — маршалу Сталину

4 октября 1944 года

«Ваши люди очень обеспокоены маршрутом, по которому мне предложили следовать. Для меня нехорошо лететь на высоте более 8000 футов, хотя в случае необходимости я могу позволить себе это в течение примерно часа. Мы считаем меньшим риском лететь через Эгейское море и Черное море, В общем, я убедился, что этот путь является лучшим и не слишком рискованным.

Поскольку мы сможем безопасно приземлиться для заправки горючим в случае необходимости в Симферополе или на любой другой посадочной площадке на побережье, которую Вы сможете предоставить, я буду вполне удовлетворен тем обслуживанием, которое имеется на месте. В моем самолете есть все необходимое. Важно лишь то, чтобы мы смогли послать вперед самолет для установления вместе с Вами общей сигнальной станции для руководства нашим полетом и приземлением. Пожалуйста, дайте необходимые указания.

Я предвкушаю новый приезд в Москву в условиях наиболее счастливых за время с августа 1942 года».

Маршал Сталин — премьер-министру

5 октября 1944 года

«Ваше послание от 4 октября получил.

Приземление на аэродроме Сарабуз около Симферополя обеспечено. Пришлите Ваш сигнальный самолет на этот аэродром».

Ночью 5 октября Иден и я вместе с Бруком и Исмеем вылетели в двух самолетах. В Неаполе мы имели четырехчасовую беседу с генералами Вильсоном и Александером. Я был очень расстроен их сообщениями. Прошло пять недель с тех пор, как я уехал из Италии, когда Александер начинал свое наступление в конце августа. Следует рассказать всю эту историю до ее завершения осенью. [445]

Наступление 8-й армии развивалось успешно. Оно застигло немцев врасплох, и к 1 сентября войска прорвали Готскую линию на фронте шириной 20 миль. Кессельринг, как всегда, быстро пришел в себя и начал перебрасывать подкрепления с центрального сектора. Он своевременно перебросил войска к Корианскому хребту, преграждавшему путь на Римини, и эти войска в течение недели отбивали все наши атаки. Затем мы взяли этот хребет.

Со своего центра и с правого фланга Кессельринг перебросил семь дивизий, и в течение трех дней шли тяжелые бои у Сан-Фортуна-то. Когда он был взят в результате искусных комбинированных действий сухопутных к военно-воздушных сил, противник отступил, и Римини пал 20 сентября.

Ослабив центр, Кессельринг предоставил Александеру возможность, которой тот дожидался для 5-й армии. Противник отошел со своих передовых позиций с целью сбережения войск, и мы смогли приблизиться к основной позиции, не предпринимая предварительных атак. 13 сентября 5-я армия нанесла удар, а два дня спустя индийская 8-я дивизия, шедшая впереди нашего 13-го корпуса, пересекла горы по непроторенным дорогам и прорвала Готскую линию по дороге на Фаэицу. К 18 сентября находившиеся на их левом фланге английский корпус и американский 2-й корпус были на вершине хребта. Готская линия, прорванная на восточном конце 8-й армией, была прорвана теперь и. в центре.

Ценой серьезных потерь все же был достигнут большой успех, и будущее казалось обнадеживающим. Однако Кессельринг получал новые подкрепления, и в его распоряжении находилось в целом 28 немецких дивизий. Собрав и перебросив две дивизии из спокойных секторов, он начал ожесточенные контратаки. В результате истощения 5-й армии немцам удалось удержать свою линию.

Для 8-й армии октябрь также был месяцем неудач. Генерал Маккрири 7 октября выступил по дороге Римини — Болонья. В результате сильнейших дождей бесчисленные реки и ирригационные каналы вздулись, и ранее осушенная пахотная земля превратилась в прежнюю болотистую местность.

Несмотря на это, 19 октября войска подошли к Чезене, и польский корпус, заменивший 10-й корпус на южном фланге, с боями пробился к дороге Форли — Флоренция, имевшей важное значение, так как она обеспечивала более короткую и побочную линию коммуникаций с армией Марка Кларка. Эта армия, как мы видели, находилась очень близко к Болонье. В критической обстановке германский командующий принял смелое решение перебросить три полноценные дивизии со своего восточного фронта на центральный. Это, несомненно, дало ему возможность спасти положение в центре его линии. Кроме того, 8-я армия была ослаблена. Индийскую 4-го дивизию и греческую бригаду пришлось отозвать оттуда и перебросить на ликвидацию кризиса в Греции. [446]

Я сообщил президенту обо всех этих событиях из Москвы 10 октября и добавил:

«Не могли ли бы Вы выделить две, а еще лучше три американские дивизии для переброски их на итальянский фронт, которые присоединились бы к 5-й армии Марка Кларка и обеспечили необходимое подкрепление Александеру? Они должны были бы прибыть туда в ближайшие три-четыре недели. Что касается Истрии, Триеста и т. д., то генерал Вильсон передаст свой план объединенному англо-американскому штабу. Этот план будет соответствовать общей стратегической цели, а именно изгнанию из Италии армии Кессельринга или ее уничтожению».

Он ответил несколько дней спустя.

Президент Рузвельт — премьер-министру, Москва

16 октября 1944 года

«Я высоко ценю Ваш доклад об итальянской кампании, где к настоящему времени в совместных сражениях мы потеряли около 200 тысяч человек, из них 90 тысяч американцев. Мои начальники штабов, согласны с мнением Вильсона, что мы не можем сейчас надеяться на уничтожение армии Кессельринга этой зимой и что условия местности и погода в долине реки По исключают возможность какого бы то ни было решительного наступления в этом году. Они считают также, что немцы смогут свободно перебросить пять-шесть дивизий из Италии на Западный фронт, когда сочтут это более выгодным, чем использовать эти дивизии для сдерживания наших войск южнее реки По. Переброска дополнительных американских дивизий не повлияет на ход кампании в Италии в этом году. Все мы испытываем сейчас непредвиденную нами нехватку людских ресурсов, и самой важной из всех наших военных проблем является необходимость быстро подготовить свежие войска, чтобы перебросить подкрепления Эйзенхауэру, который должен прорваться в Германию и положить конец войне в Европе.

Хотя дивизии в Италии действительно устали, ибо участвуют в нынешних боях с 25 августа, следует учитывать, что Эйзенхауэр ведет сейчас решающую битву за Германию дивизиями, которые принимают участие в боях непрерывно с того, времени, когда они высадились на берегах Нормандии в первой половине июня. Настоятельно необходимо перебросить дополнительные дивизии на широкий фронт от Швейцарии до Северного моря. Свежие войска еще больше нужны для того, чтобы дать Эйзенхауэру возможность предоставить короткий отдых солдатам на фронте, которые находятся на линии огня со дня высадки в Нормандии.

Переброска каких бы то ни было войск в Италию привела бы к тому, что во Францию не были бы доставлены остро необходимые свежие войска, и к тому, что эти войска использовались бы в чрезвычайно изнурительных боях зимней кампании в Северной Италии, не имеющей к тому же решающего значения. Я понимаю, какая трудная и тяжелая задача стоит и будет стоять перед нашими армиями [447] я Италии, однако мы не можем отвлекать с основного театра войска, нужные в битве за Германию.

По докладу генерала Маршалла о проблеме, стоящей сейчас перед генералом Эйзенхауэром, я пришел к убеждению, что оба они согласны с моим мнением, что не следует отвлекать ни одной дивизии, направляемой во Францию».

Окончание этой истории весьма краткое. Хотя надежды на решающую победу исчезли, основная задача армии в Италии по-прежнему состояла в том, чтобы сохранять нажим и не давать противнику возможности посылать помощь немецким армиями на Рейне, находившимся в тяжелом положении. Итак, 8-я армия с боями прокладывала себе путь вперед, когда выдавалась сносная погода. 9 ноября она заняла Форли, а затем очистила всю дорогу на Флоренцию.

После этого не было предпринято ни одного какого-либо крупного наступления. Когда появлялась возможность, осуществлялись небольшие продвижения, но лишь весной усилия наших войск увенчались победой, которую они вполне заслужили — и чуть было не одержали — еще осенью.

Глава пятнадцатая.

Октябрь в Москве

В Москву мы прибыли во второй половине дня 9 октября. Нас исключительно сердечно и торжественно встретили Молотов и многие высокопоставленные русские деятели. На этот раз нас поместили в самой Москве со всеми удобствами. В моем распоряжении находился небольшой, прекрасно обставленный дом, в распоряжении Антони — другой дом поблизости. Мы были рады возможности пообедать вдвоем и отдохнуть. В 10 часов вечера состоялась наша первая важная встреча в Кремле. На ней присутствовали только Сталин, Молотов, Иден, Гарриман и я, а также майор Бирс и Павлов в качестве переводчиков. Было решено тотчас же пригласить в Москву польского премьер-министра, министра иностранных дел Ромера и седобородого, престарелого академика Грабского — обаятельного и очень способного человека. Поэтому я телеграфировал Миколайчику, что мы ожидаем его и его друзей для переговоров с Советским правительством и нами, а также с люблинским польским комитетом. Я дал ясно понять, что отказ приехать и принять участие в этих переговорах был бы равносилен прямому отклонению нашего совета и освободил бы нас от дальнейшей ответственности по отношению к лондонскому польскому правительству.

Создалась деловая атмосфера, и я заявил: «Давайте урегулируем наши дела на Балканах. Ваши армии находятся в Румынии и Болгарии. У нас есть там интересы, миссии и агенты. Не будем ссориться из-за пустяков. Что касается Англии и России, согласны ли вы на то, чтобы занимать преобладающее положение на 90 процентов [448] в Румынии, на то, чтобы мы занимали также преобладающее положение на 90 процентов в Греции и пополам — в Югославии?» Пока это переводилось, я взял пол-листа бумаги и написал:

«Румыния

Россия — 90 процентов

Другие — 10 процентов

Греция

Великобритания (в согласии с США) — 90 процентов Россия — 10 процентов

Югославия — 50:50 процентов

Венгрия

50:50 процентов

Болгария

Россия — 75 процентов

Другие — 25 процентов».

Я передал этот листок Сталину, который к этому времени уже выслушал перевод. Наступила небольшая пауза. Затем он взял синий карандаш и, поставив на листке большую птичку, вернул его мне. Для урегулирования всего этого вопроса потребовалось не больше времени, чем нужно было для того, чтобы это написать.

Конечно, мы долго и тщательно обсуждали наш вопрос и, кроме того, касались лишь непосредственных мероприятий военного времени. Обе стороны откладывали все более крупные вопросы до мирной конференции, которая, как мы тогда надеялись, состоится после того, как будет выиграна война.

Затем наступило длительное молчание. Исписанный карандашом листок бумаги лежал в центре стола.

Наконец, я сказал:

«Не покажется ли несколько циничным, что мы решили эти вопросы, имеющие жизненно важное значение для миллионов людей, как бы экспромтом? Давайте сожжем эту бумажку».

«Нет, оставьте ее себе», — сказал Сталин.

Я поднял также вопрос о Германии, и было решено, что наши два министра иностранных дел вместе с Гарриманом займутся им. Я сообщил Сталину, что американцы в ходе наших дальнейших переговоров изложат ему в основных чертах свой план операций на Тихом океане на 1945 год.

Затем мы отправили совместное послание Рузвельту по поводу нашей первой беседы.

Премьер-министр и маршал Сталин — президенту Рузвельту

10 октября 1944 года

«1. В неофициальной беседе мы в предварительном порядке рассмотрели ситуацию в той степени, в которой она касается нас, и составили программу наших встреч, как протокольных, так и других. Мы пригласили гг. Миколайчика, Ромера и Грабского немедленно прибыть для дальнейших переговоров с нами и с Польским Национальным [449] Комитетом. Мы договорились не касаться в наших беседах вопросов Думбартон-Окса и о том, что они будут обсуждаться, когда мы втроем сможем встретиться вместе. Мы должны рассмотреть вопрос о том, как лучше всего согласовать политику в отношении балканских стран, включая Венгрию и Турцию. Мы договорились о том, что г-н Гарриман будет присутствовать как наблюдатель на всех встречах, когда речь будет идти о важных делах, и о том, чтобы генерал Дин присутствовал, когда будут обсуждаться военные вопросы. Мы договорились о техническом контакте между нашими высшими офицерами и генералом Дином по военным аспектам на любых встречах, которые могут быть необходимы позже в нашем присутствии, и о встречах двух Министров Иностранных Дел вместе с г-ном Гарриманом. Мы будем держать Вас полностью в курсе дела сами о том, как идут наши дела.

2. Мы пользуемся этим случаем, чтобы послать Вам наши самые сердечные добрые пожелания и выразить наши поздравления по поводу доблести вооруженных сил Соединенных Штатов и по поводу руководства генералом Эйзенхауэром войной на Западе».

В личном послании я сообщил президенту:

Премьер-министр — президенту Рузвельту

И октября 1944 года

«1. Мы застали здесь атмосферу необычайного доброжелательства и направили Вам совместное послание. Вы можете быть уверены в том, что мы решим все так, чтобы никоим образом не связывать Вас. Мне кажется, что договоренность об участии Аверелла в наших беседах удовлетворяет его и не мешает установлению личного контакта, который нам необходим, чтобы добиться какого-либо успеха. О всех контактах такого рода я буду Вас подробно информировать.

2. Нам совершенно необходимо попытаться выработать общую точку зрения относительно Балкан, с тем чтобы мы предотвратили гражданскую войну в некоторых странах, в которой Вы и я, вероятно, сочувствовали бы одной стороне, а Д. Дж. — другой. Я буду информировать Вас обо всем этом, и мы не будем решать никаких вопросов, за исключением предварительных соглашений между Англией и Россией, подлежащих дальнейшему обсуждению и окончательному решению совместно с Вами. Я уверен, что на этой основе Вы не будете возражать против наших попыток добиться полного взаимопонимания с русскими.

3. Вы еще не сообщили мне, о какой части тихоокеанских операций мы можем рассказать Сталину и его офицерам. Я хотел бы знать об этом, ибо в разговоре с ним я могу сказать больше того, что Вы хотели бы. А пока я буду очень осторожен. Мы не затрагивали вопросов, связанных с Думбартон-Оксом, а лишь отметили, что по Вашему желанию эти вопросы исключаются. Однако сегодня за завтраком Сталин с похвалой отозвался об этой конференции и о том, что на ней было достигнуто весьма значительное согласие. [450] В своей речи на том же завтраке Сталин резко критиковал Японию как агрессора. После наших разговоров с ним я почти не сомневаюсь в том, что он объявит войну японцам, как только Германия будет побеждена. Однако, безусловно, Аверелл и Дин должны иметь возможность не только просить его сделать что-то, но и сказать ему, хотя бы в общих чертах, о том, что намерены предпринять Вы сами и в чем мы собираемся помочь Вам».

Вечером 11 октября Сталин прибыл на обед в английское посольство. Английскому послу впервые удалось этого добиться. Полиция приняла все необходимые меры предосторожности. Один из моих гостей, Вышинский, проходя мимо вооруженной охраны НКВД, стоявшей на лестнице, заметил: «Видимо, Красная Армия одержала новую победу. Она заняла английское посольство».

До поздней ночи мы вели переговоры на всевозможные темы в неофициальной атмосфере. Помимо прочего, мы обсуждали вопрос о будущих всеобщих выборах в Англии. Сталин заявил, что он не сомневается в их исходе: победят консерваторы. Политическую жизнь других стран понять еще труднее, чем политическую жизнь собственной страны.

Я телеграфировал также Гопкинсу по поводу различных вопросов:

Премьер-министр — Гарри Гопкинсу

12 октября 1944 года

«1. Обстановка здесь чрезвычайно дружественная, однако на Балканах, к сожалению, дела ужасно запутаны. Тито, живший под нашей защитой в течение трех-четырех месяцев в Висе, внезапно скрылся, не указав адреса, но оставив караул у своей пещеры, чтобы создать впечатление, будто он все еще находится там. Он направился в Москву для переговоров, и вчера г-н Молотов признался в этом г-ну Идену. Русские приписывают такое некрасивое поведение Тито его подозрительности, являющейся результатом его крестьянского воспитания; они сказали, что не сообщили нам об этом, идя навстречу его стремлению к секретности. Болгары плохо обращаются с нашими людьми и арестовали несколько наших офицеров, еще остававшихся в Греции и Югославии. Я получил сообщение о том, что они очень жестоко обошлись с американскими офицерами, находившимися у них в плену. Русские заявляют, что они, конечно, намерены предъявить Болгарии обвинение в ее многочисленных проступках, но лишь в духе любящих родителей — мол, «мне это гораздо больнее, чем вам». Они проявляют большой интерес к Венгрии, которая, как они ошибочно указали, является их соседом. Они претендуют на полную ответственность в Румынии, [451] но готовы в значительной мере отказаться от проявления интереса в Греции. Все эти вопросы обсуждаются г-ном Иденом и Молотовым.

2. Посредством серьезных угроз нам удалось убедить Миколайчика и поляков принять приглашение, которого мы добились от русских. Надеемся, что они будут здесь завтра.

3. Мы часто видимся с Авереллом, а завтра вечером он дает обед в стиле тегеранского — на нем будут присутствовать только избранные лица. Он присутствует на переговорах по военным вопросам и по вопросам о будущем Германии и, конечно, будет присутствовать при обсуждении польского вопроса, когда оно начнется. Нам нужно решить сейчас так много балканских проблем, что мы, пожалуй, уделим этому вопросу больше внимания во время переговоров вдвоем, чтобы иметь возможность говорить откровеннее, чем на совещании в более широком составе. В ближайшие дни я пошлю президенту телеграмму, в которой всесторонне информирую его об этом. Не будете ли вы добры показать ему эту телеграмму? Буду очень рад получить от него весточку».

Президент прислал нам ободряющее послание:

Президент Рузвельт — премьер-министру и маршалу Сталину

12 октября 1944 года

«Благодарю за Ваше совместное послание от 10 октября.

Я был очень рад узнать, что Вы оба договариваетесь об общей точке зрения в отношении международных политических дел, в которых мы все заинтересованы ввиду наших нынешних и будущих общих усилий, направленных к предотвращению международных войн».

После нашей первой встречи я размышлял над нашими отношениями с Россией во всей Восточной Европе и, для того чтобы разъяснить свои мысли, набросал письмо Сталину по этому поводу, приложив к нему меморандум, в котором пояснил, как мы трактуем те проценты, которые были приняты нами за столом. В конечном счете я так и не послал этого письма, сочтя более благоразумным не затрагивать этого вопроса. Я помещаю его лишь как достоверный отчет о моих мыслях.

Москва, 11 октября 1944 года

«Я считаю чрезвычайно важным, чтобы Англия и Россия имели общую политику на Балканах, которая была бы приемлемой также и для Соединенных Штатов. В свете того факта, что Англия и Россия имеют 20-летний союз, особенно важно, чтобы мы находились в общем согласии и могли без труда работать совместно в течение длительного времени, доверяя друг другу. Я понимаю, что все то, что мы делаем здесь, может служить лишь предварительной подготовкой [452] к тем окончательным решениям, которые мы примем, когда соберемся все втроем за столом победы. Тем не менее я надеюсь, что мы сможем достичь взаимопонимания, а в некоторых случаях и соглашений, которые помогут нам выйти из нынешних критических ситуаций и послужат прочной основой длительного всеобщего мира.

Проценты, которые я набросал, представляют собой всего лишь средство, с помощью которого, по нашему мнению, мы сможем определить, насколько близки наши мысли, а затем решить, какие нужно предпринять шаги, чтобы обеспечить полное согласие между нами. Как я уже указывал, они могли бы показаться грубыми и даже бессердечными, если бы были представлены на рассмотрение министерств иностранных дел и дипломатов во всем мире.

Поэтому они не могут быть положены в основу какого-либо подлежащего опубликованию документа, и, уж конечно, не сейчас. Тем не менее они могут послужить хорошим руководством к ведению наших дел. Если мы сумеем хорошо устроить эти наши дела, мы, быть может, предотвратим несколько гражданских войн, много кровопролития и распри в малых странах, о которых идет речь. Наш общий принцип должен состоять в том, чтобы предоставить каждой стране возможность иметь такую форму правления, какую хочет ее народ. Мы, безусловно, не хотим навязывать ни одному из балканских государств монархические или республиканские институты. Однако мы установили определенные доверительные отношения с королями Греции и Югославии.

Спасаясь от нацистского врага, они просили нас предоставить им убежище, и мы думаем, что, когда будет восстановлено нормальное положение и спокойствие и когда враг будет изгнан, народы этих стран должны по справедливости получить возможность свободно сделать выбор. Возможно даже, что на время выборов туда придется послать комиссаров трех великих держав, которые должны будут проследить за тем, чтобы народ мог сделать подлинно свободный выбор. Имеются хорошие прецеденты этого.

Однако, помимо вопроса об институтах, во всех этих странах существует идеологический конфликт между тоталитарными формами правления и теми, которые мы называем свободной инициативой, контролируемой всеобщим избирательным правом. Мы очень рады, что Вы высказались против попыток изменить силой или с помощью коммунистической пропаганды системы, установившиеся в различных балканских странах. Пусть они сами определят свои судьбы в предстоящие годы. Однако одного мы не можем допустить — любой формы фашизма или нацизма, поскольку они не обеспечивают трудовым массам ни тех благ, какие гарантирует Ваша система, ни тех, какие гарантируют наши системы, а, наоборот, ведут к господству тирании внутри страны и агрессии за границей. В принципе я считаю, что Англия и Россия могут быть спокойны за внутреннее правление в этих странах, не тревожиться о них и не вмешиваться в их дела, когда нормальные условия будут восстановлены после этой ужасной кровавой бани, через которую прошли они да и мы. [453]

Именно с этой точки зрения я пытался определить степень заинтересованности каждого из нас в этих странах с полного согласия другой стороны и при условии одобрения Соединенными Штатами, которые могут отстраниться на долгое время, а затем снова неожиданно вернуться, обладая колоссальной силой.

Поскольку я пишу Вам, человеку, имеющему такой большой опыт и мудрость, мне нет нужды приводить множество аргументов. Гитлер пытался использовать в своих планах существующий -во всей Западной Европе страх перед агрессивным, обращающим в свою веру коммунизмом, и он терпит полное поражение. Однако как Вы хорошо знаете, этот страх существует во всех странах, ибо, каковы бы ни были достоинства наших различных систем, ни одна страна не хочет пережить кровавую революцию, которая, несомненно, окажется необходимой почти в каждом случае для того, чтобы можно было произвести такое коренное изменение в образе жизни, привычках и взглядах ее общества.

Мне кажется, мы были правы, когда расценили роспуск Вами Коминтерна как решение Советского правительства не вмешиваться во внутренние политические дела других стран. Чем в большей степени люди уяснят эту мысль, тем глаже пойдут дела. Мы, с другой стороны, — и, я уверен, Соединенные Штаты также, — имеем правительства, опирающиеся на очень широкую основу, где такие факторы, как привилегии и классовые различия, находятся под постоянным наблюдением и подвергаются исправлению. Нам кажется, что если смотреть издалека и в широком плане, то различия между нашими системами будут становиться все меньшими, а наши великие общие принципы — обеспечение широким народным массам более зажиточной и счастливой жизни — крепнуть из года в год. Вероятно, если бы в течение 50 лет существовал мир, разногласия, которые могут сейчас принести миру столь серьезные неприятности, превратились бы в предмет академической дискуссии.

Пользуясь случаем, г-н Сталин, чтобы заверить Вас в том, что английский народ искренне желает, чтобы между нашими двумя странами установилась длительная прочная дружба и сотрудничество, и что вместе с Соединенными Штатами мы сумеем удержать на рельсах мировую машину».

Моим коллегам на родине я направил следующее послание:

Премьер-министр — своим коллегам в Лондоне

12 октября 1944 года

«1. Система процентов рассчитана не на то, чтобы предопределить число заседающих в комиссиях по вопросам различных балканских стран, а скорее на то, чтобы послужить выражением интересов и чувств, с которыми Английское и Советское правительства подходят к проблемам этих стран, и помочь им поделиться друг с другом своими мыслями в какой-то доходчивой форме. Эта система должна послужить всего лишь руководством, и она, конечно, ни [454] в коей мере не связывает Соединенные Штаты никакими обязательствами и не предусматривает создания твердой системы сфер интересов. Она может, однако, помочь Соединенным Штатам понять, каких взглядов придерживаются их два главных партнера в отношении этих районов, когда картина изображается в целом.

2. Таким образом, видно, что Советская Россия вполне естественно проявляет исключительно большой интерес к черноморским странам; одна из этих стран — Румыния — совершила на нее совершенно неспровоцированное нападение двадцатью шестью дивизиями, а с другой из них — Болгарией — она имеет старые связи. Великобритания считает необходимым проявить особое уважение к взглядам русских в отношении этих двух стран и к стремлению Советов возглавить практическое руководство ими в интересах общего дела.

3. Точно так же Великобритания имеет давнишние традиции дружбы с Грецией и, являясь средиземноморской державой, непосредственно заинтересована в ее будущем. В этой войне Великобритания потеряла 30 тысяч человек, пытаясь оказать сопротивление немецко-итальянскому вторжению в Грецию, и хочет играть ведущую роль в вызволении Греции из ее нынешних бедствий в полном согласии с Соединенными Штатами, которое всегда было характерно для англо-американской политики в этом районе. В Греции Великобритания, как полагают, возьмет на себя руководство в военной области и постарается помочь существующему королевскому греческому правительству утвердиться в Афинах на самой широкой и единой основе, какая только окажется возможной. Советская Россия готова признать эти позиции и функции Англии точно так же, как Англия признает тесные отношения между Россией и Румынией. Это предотвратит возникновение в Греции враждебных фракций, ведущих друг против друга гражданскую войну, что могло бы вовлечь английское и русское правительства в досадные споры и вызвать конфликт в политике.

4. Переходя к Югославии, следует отметить, что символическая цифра 50:50 процентов должна служить основой совместных действий и согласованной политики между двумя непосредственно заинтересованными державами, с тем чтобы способствовать созданию объединенной Югославии после того, как все элементы в этой стране максимально сплотятся в борьбе за изгнание нацистских захватчиков. Это должно предотвратить, например, вооруженную борьбу между хорватами и словенами, с одной стороны, и мощными многочисленными элементами в Сербии — с другой, а также дать возможность выработать совместную дружескую политику в отношении маршала Тито и в то же время добиться того, чтобы поставляемое ему оружие использовалось против общего нацистского врага, а не для внутренних целей. Такая политика, проводимая совместно Англией и Советской Россией, без всякого стремления извлечь какие-то личные выгоды, принесла бы реальную пользу.

5. Поскольку советские армии устанавливают контроль над всей Венгрией, естественно, что преобладающим в этой стране должно быть их влияние, конечно, с согласия Великобритании и, вероятно, [455] Соединенных Штатов, которые, хотя фактически и не участвуют в боях в Венгрии, должны рассматривать ее как центральноевропейское, а не балканское государство.

6. Следует подчеркнуть, что эта общая наметка заинтересованности Советов и Англии в упомянутых выше странах служит лишь временным руководством на ближайший военный период. Она будет пересмотрена великими державами при обсуждении вопросов перемирия или мира с целью достижения общего урегулирования в Европе».

13 октября, в 5 часов вечера, мы собрались на Спиридоновке, где Советское правительство устраивает приемы. Здесь мы выслушали Миколайчика и его коллег. Эти переговоры проводились в порядке подготовки к следующему совещанию, на котором английская и американская делегации должны были встретиться с люблинскими поляками. Я усиленно настаивал на том, чтобы Миколайчик подумал о двух вещах — о принятии де-факто линии Керзона с двусторонним обменом населения и о дружеских переговорах с люблинским Польским комитетом, чтобы можно было создать объединенную Польшу. Я сказал, что произойдут определенные изменения, но было бы лучше всего, если бы единство было установлено сейчас, на этом завершающем этапе войны, и я просил поляков внимательно обсудить этот вопрос в тот же вечер. Иден и я — к их услугам. Для них было необходимо установить контакт с Польским комитетом и согласиться на линию Керзона в порядке рабочей договоренности, подлежащей обсуждению впоследствии на мирной конференции.

В тот же день, в 10 часов вечера, мы встретились с членами так называемого Польского национального комитета. Вскоре стало ясно, что люблинские поляки — просто пешки России. Они так тщательно выучили и затвердили свою роль, что даже их хозяева, видимо, считали, что они перебарщивают. Так, например, их руководитель Берут говорил так: «Мы явились сюда с целью потребовать от имени Польши, чтобы Львов принадлежал России. Такова воля польского народа». Когда эти слова перевели с польского на английский и русский языки, я взглянул на Сталина и увидел промелькнувшее в его выразительных глазах понимание, как если бы он хотел спросить: «Ну, что вы скажете о нашей советской выучке?» Пространное выступление другого люблинского руководителя, Осубка-Моравского, было столь же гнетущим. На Идена трое люблинских поляков произвели самое неблагоприятное впечатление.

Совещание продолжалось более шести часов, но результаты оказались минимальными.

14 октября состоялось грандиозное представление в Большом театре — сначала балет, затем опера и в завершение программы [456] великолепные пляски и пение хора Советской Армии. Сталин и я находились в царской ложе, и зрители устроили нам восторженную овацию. После театра у нас состоялась в Кремле исключительно интересная и успешная беседа на военные темы. Со Сталиным были Молотов и генерал Антонов. Гарриман привез с собой генерала Дина. Меня сопровождали Брук, Исмей и глава нашей военной миссии в Москве генерал Барроус.

Мы начали с того, что ознакомили их с нашими дальнейшими намерениями в Северо-Западной Европе, Италии и Бирме. Затем Дин сделал заявление о кампании на Тихом океане и в общих чертах рассказал о том, какая помощь Советов была бы особенно ценной после того, как они вступят в войну с Японией. Затем генерал Антонов сделал весьма откровенное заявление о положении на Восточном фронте, о трудностях, с которыми встречаются русские армии, и об их планах на будущее. Сталин время от времени вставлял несколько слов, чтобы подчеркнуть особо важные моменты, и в заключение заверил нас в том, что русские армии будут продвигаться решительно и последовательно к Германии и что у нас нет ни малейших оснований беспокоиться, что немцам удастся перебросить какие-либо части с Восточного фронта.

Не было никаких сомнений в том, что Советы намеревались вступить в войну против Японии после разгрома Германии, как только им удастся собрать необходимые войска и снаряжение на Дальнем Востоке. Сталин воздерживался от обязательств в отношении какой-либо определенной даты. Он говорил о периоде в «несколько месяцев» после разгрома Германии. У нас создалось впечатление, что это следует понимать как три или четыре месяца. Русские согласились немедленно приступить к созданию запасов продовольствия и горючего на своих дальневосточных нефтяных промыслах и разрешить американцам воспользоваться аэродромами и другими средствами обслуживания в приморских провинциях, которые нужны были для американской стратегической авиации. Сталина, видимо, не беспокоил вопрос о том, какое впечатление эти приготовления могут произвести на японцев. На деле он надеялся, что они совершат «упреждающее нападение», ибо это побудило бы русских сражаться наилучшим образом.

«Русские, — заметил он, — должны будут знать, за что они сражаются».

15-га у меня была высокая температура, и я не мог участвовать во втором военном совещании, которое состоялось в тот вечер в Кремле. Меня заменил Иден, которого сопровождали Брук, Исмей и Барроус; Сталина, помимо Молотова и Антонова, сопровождал начальник штаба Советской Армии на Дальнем Востоке генерал-лейтенант Шевченко. Гарриман снова присутствовал вместе с генералом Дином. Обсуждался исключительно вопрос об участии Советов в войне против Японии. Были приняты важные решения.

Сталин прежде всего согласился с тем, что мы должны согласовать наши военные планы. Он просил у американцев помощи в деле создания двух-трехмесячных запасов горючего, продовольствия и транспортных средств на Дальнем Востоке и сказал, что, [457] если это можно будет сделать и если удастся внести ясность в политические вопросы, СССР будет готов выступить против Японии примерно через три месяца после разгрома Германии. Он обещал также подготовить аэродромы в приморских провинциях для американской и советской стратегической авиации и безотлагательно принять американские четырехмоторные самолеты и инструкторов. Совещания между советскими и американскими военными представителями в Москве должны начаться немедленно, и он обещал лично участвовать на первом из них.

Время шло, но тяжелое состояние советско-польских дел улучшалось лишь в самой незначительной степени. Поляки были готовы принять линию Керзона «в качестве демаркационной линии между Россией и Польшей». Русские настаивали на формулировке «как основу границы между Россией и Польшей». Ни одна из сторон не хотела уступать. Миколайчик заявил, что его отверг бы его собственный народ, а Сталин в конце беседы наедине со мной, длившейся два с четвертью часа, заметил, что из всех, с кем он работает, только он и Молотов стоят за то, чтобы «мягко» обойтись с Миколайчиком. Я был уверен в том, что за кулисами оказывался сильный нажим как по партийной, так и по военной линии.

Сталин не считал желательным продолжать попытки сформировать объединенное польское правительство, пока не будет согласован вопрос о границах. Если бы этот вопрос был урегулирован, он с готовностью согласился бы с тем, чтобы Миколайчик возглавил новое правительство. Лично я считал, что не менее серьезные трудности возникнут при обсуждении вопроса о слиянии польского правительства с люблинскими поляками, представители которых по-прежнему производили на нас самое скверное впечатление и являлись, как я сказал Сталину, «лишь выразителями советской воли». Они, несомненно, также мечтали о том, чтобы править Польшей и, таким образом, были своего рода квислингами. При всех обстоятельствах наилучший выход состоял в том, чтобы обе польские делегации вернулись туда, откуда они приехали. Я очень остро ощущал ответственность, которая лежала на мне и на министре иностранных дел в связи с попытками разработать предложения в отношении русско-польского урегулирования, и знал, что даже навязывание линии Керзона Польше вызовет критику.

В других областях были достигнуты значительные успехи. Решимость Советского правительства выступить против Японии после разгрома Гитлера была очевидной. Это должно было оказаться исключительно ценным для сокращения сроков всей войны. Я был уверен, что в отношении Балкан при данных условиях была достигнута наилучшая договоренность. Наряду с успешными военными действиями это должно было привести сейчас к спасению Греции, я не сомневался также в том, что наше соглашение о проведении [458] совместной политики из расчета 50:50 процентов в Югославии есть наилучшее решение наших трудностей, учитывая поведение Тито и прибытие русских и болгарских войск под командованием русских для оказания помощи на его восточном фланге.

В нашем узком кругу мы, безусловно, беседовали с такой непринужденностью, свободой и сердечностью, каких еще никогда не удавалось добиться в отношениях между нашими двумя странами. Сталин несколько раз говорил о личном уважении ко мне, и я уверен, что он говорил искренне. Однако я еще больше убедился в том, что он чем-то озабочен. Как я говорил своим коллегам на родине, «седока одолевают мрачные мысли».

Вечером 17 октября состоялась наша последняя встреча. Только что поступило сообщение, что немцы в порядке предосторожности арестовали адмирала Хорти сейчас, когда разваливается весь германский фронт в Венгрии. Я выразил надежду, что к Люблянскому перевалу удастся продвинуться как можно быстрее, и добавил, что, по моему мнению, война вряд ли окончится до весны. Затем у нас состоялся первый разговор по вопросу о Германии. Было решено, что Европейская консультативная комиссия должна детально обсудить эту проблему.

Возвращаясь самолетом на родину, я сообщил президенту дальнейшие подробности наших переговоров.

Премьер-министр — президенту Рузвельту

22 октября 1944 года

«1. В последний день нашего пребывания в Москве Миколайчик встретился с Берутом, который признался, что сталкивается с трудностями. 50 его сторонников были убиты в прошлом месяце. Многие поляки предпочли бежать в леса, лишь бы не присоединяться к его войскам. Приближающаяся зима предвещает тяжелые условия за линией фронта, поскольку русская армия продвигается вперед, используя весь транспорт. Он настаивал, однако, на том, что если Миколайчик будет премьером, он (Берут) должен иметь 75 процентов своих сторонников в кабинете. Миколайчик предложил, чтобы была представлена каждая из пяти польских партий, при этом он должен иметь четыре из пяти лучших постов, на которые он назначил бы людей из числа тех, кто не вызывает неприязни у Сталина.

2. Позже по моей просьбе Сталин принял Миколайчика и в течение полутора часов вел с ним очень дружественную беседу. Сталин обещал помочь ему, а Миколайчик обещал сформировать и возглавить правительство, абсолютно дружественное по отношению к русским. Он изложил свой план, но Сталин дал ясно понять, что люблинские поляки должны иметь большинство. [459]

3. После обеда в Кремле мы прямо заявили Сталину, что если правительство не будет состоять на 50 процентов из сторонников Миколайчика плюс он сам, западный мир не будет убежден в том, что сделка была добросовестной, и не поверит, что создано независимое польское правительство. Сталин сперва ответил, что его удовлетворит соотношение 50:50, но быстро поправил себя, назвав худшую цифру. Одновременно Иден занял аналогичную позицию в отношении Молотова, который, казалось, лучше понимал этот вопрос. Не думаю, что вопрос о составе правительства окажется непреодолимым препятствием, если все остальное будет урегулировано. Миколайчик ранее объяснил мне, что, возможно, публично будет сделано одно заявление, чтобы спасти престиж люблинского правительства, а за кулисами между поляками будет достигнута другая договоренность.

4. Помимо вышеуказанного, Миколайчик намерен доказать своим лондонским коллегам необходимость согласиться на то, чтобы граница России проходила по линии Керзона и включала Львов. Я надеюсь, что нам, быть может, удастся добиться урегулирования даже в ближайшие две недели. Если это удастся, я пошлю Вам телеграмму о том, в какую конкретную форму это вылилось, чтобы Вы могли сообщить, хотите ли Вы опубликовать это сейчас или повременить.

5. В вопросе о главных военных преступниках Д. Дж. неожиданно занял ультраприличную позицию. Не должно быть казней без суда; в противном случае мир скажет, что мы их боялись судить. Я указал на трудности, связанные с международным правом, но он ответил, что, если не будет суда, они должны быть приговорены не к смертной казни, а лишь к пожизненному тюремному заключению.

6. Кроме того, мы в неофициальном порядке обсуждали вопрос о будущем разделе Германии. Д. Дж. хочет, чтобы Польша, Чехословакия и Венгрия образовали сферу независимых, антинацистских, прорусских государств, из которых первые два могли бы объединиться. В противоположность своей прежней точке зрения он был бы рад видеть Вену столицей федерации южногерманских государств, включая Австрию, Баварию, Вюртемберг и Баден. Как Вам известно, идея превращения Вены в столицу обширной дунайской федерации всегда привлекала меня, хотя я предпочел бы включить сюда Венгрию, против чего Д. Дж. категорически возражает.

7. Что касается Пруссии, то Д. Дж. хотел бы отделить Рур и Саар, вывести их из строя и, вероятно, передать под международный контроль, а также создать обособленное государство в Рейнской области. Он хотел бы также интернационализации Кильского канала. Я не возражаю против такого рода мыслей. Однако Вы можете быть уверены в том, что мы не приняли никаких окончательных решений и отложили их до встречи нашей Тройки.

8. Я пришел в восторг, узнав от Д. Дж., что Вы предложили встречу нашей Тройки в конце ноября в одном из черноморских портов. Я считаю это великолепной идеей и надеюсь, что Вы поставите [460] меня в известность об этом в свое время. Я приеду в любое место, куда пожелаете вы двое.

9. Кроме того, Д. Дж. официально поднял вопрос о конвенции в Монтре, желая изменить ее так, чтобы обеспечить свободный проход русских военных кораблей. Мы не возражали против этого в принципе. Пересмотр явно необходим, поскольку одним из подписавших эту конвенцию государств является Япония, а Иненю упустил предоставившуюся ему в декабре прошлого года возможность. Мы договорились о том, что русские должны разработать детальные предложения. Он сказал, что они будут умеренными.

10. Что касается признания нынешней французской администрации временным правительством Франции, то я проконсультировался с кабинетом по возвращении домой. Соединенное Королевство решительно высказывается за немедленное признание. Де Голль не является более единственным хозяином, его удается держать в узде в большей степени, чем когда бы то ни было. Я по-прежнему считаю, что, когда Эйзенхауэр объявит о передаче под управление Франции обширной внутренней зоны страны, больше уже нельзя будет откладывать это ограниченное признание. Несомненно, за де Голлем стоит большинство французского народа, и . французскому правительству нужна поддержка в борьбе против потенциальной анархии в обширных районах. Я буду снова телеграфировать Вам из Лондона. Сейчас я пролетаю над благословенной памяти Аламейном.

Шлю наилучшие пожелания».

Президент ответил:

Президент Рузвельт — премьер-министру

22 октября 1944 года

«С большой радостью узнал о Ваших успехах в Москве на пути к компромиссному решению польской проблемы.

В том случае если решение будет достигнуто, я хотел бы, чтобы со мной проконсультировались относительно желательности, с этой точки зрения, отложить его опубликование примерно на две недели. Вы поймете меня.

Здесь все идет хорошо в настоящее время.

Ваше сообщение о нынешней позиции Дяди Дж. в вопросе о военных преступниках, будущем Германии о конвенции в Монтре чрезвычайно интересно.

Мы обсудим эти вопросы наряду с вопросом о наших усилиях , в тихоокеанской войне на предстоящем трехстороннем совещании». [461]

Уезжая после этих исключительно интересных двух недель, во время которых мы сблизились с нашими советскими союзниками в большей степени, чем когда-либо раньше или когда-либо впоследствии, я написал Сталину:

Премьер-министр — маршалу Сталину

20 октября 1944 года

«Г-н Иден и я уехали из Советского Союза освеженными и подкрепленными переговорами, которые мы вели с Вами, Маршал Сталин, и с Вашими коллегами. Эта памятная встреча в Москве покат зала, что нет вопросов, которые не могут быть улажены между нами в откровенной и задушевной беседе, когда мы встречаемся друг с другом. Русское прославленное гостеприимство превзошло себя во время нашего визита. Как в Москве, так и в Крыму, где мы провели несколько приятных часов, была проявлена самая большая забота об удобстве для меня и для моей группы. Я чрезвычайно признателен Вам и всем, кто был ответствен за эту заботу. Будем надеяться, что мы скоро встретимся вновь».

Глава шестнадцатая.

Париж

По мере того как наши армии продвигались на восток и на юг, становилось все более неотложно необходимым создать объединенное, широкопредставительное правительство во Франции. Мы отнюдь не хотели навязать уже готовый комитет из-за границы и пытались сначала выяснить настроения самого народа по мере того, как освобождались все более обширные районы.

Премьер-министр — министру иностранных дел

18 августа 1944 года

«Я считаю неправильным принимать какие бы то ни было решения о Франции до тех пор, пока мы не сможем более ясно судить о том, как сложится обстановка после того, как рассеется дым сражения. Если большой успех наших операций обеспечит освобождение запада и юга Франции, в том числе Парижа, что вполне вероятно, то тогда может быть сформировано подлинное временное правительство на базе обширного района вместо правительства, целиком состоящего из Французского комитета национального освобождения, стремление которого официально представлять Францию совершенно очевидно.

Я поэтому решительно возражаю против принятия на данном этапе каких бы то ни было обязательств перед Французским комитетом национального освобождения, кроме тех, на которые уже дано согласие. Совсем неясно, что может произойти, и нам лучше сохранить свободу действий. Я думаю, что надо обеспечить более широкую базу, прежде чем связывать себя обязательствами».

На протяжении последующих недель мы наблюдали сплочение партизан и общественного мнения вокруг деголлевского комитета [462] национального освобождения. До этого времени в силу сложившихся у обстоятельств он не мог быть органом, представлявшим всю Францию в целом, но к концу сентября наметились сдвиги.

Поддержка, которую партизаны оказали комитету, представлялась мне решающим доводом в пользу его более официального признания.

Я поэтому направил президенту следующую телеграмму:

Премьер-министр, Москва — президенту Рузвельту

14 октября 1944 года

«1. Я размышляю над вопросом о признании французского временного правительства. Я считаю, что события достигли такого этапа, когда мы можем принять решение по этому вопросу, соответствующее Вашей политике и моему последнему заявлению в палате

общин.

2. Вы заявили в Вашей телеграмме, что, по Вашему мнению, мы должны подождать, пока Франция не будет очищена от врагов, и дали понять, что во всяком случае де Голль должен сначала показать, что он готов принять от Эйзенхауэра всю ответственность за управление частью Франции как внутренней зоной. Я- в свою очередь занял в парламенте позицию, что признанию должна предшествовать реорганизация Консультативной ассамблеи на более представительной основе.

3. Насколько я понимаю, Эйзенхауэр очень хочет выполнить просьбу, с которой к нему уже обращались французы, а именно — превратить значительную часть Франции во внутреннюю зону. Переговоры между штабом верховного командования и французами успешно продвигаются, и мы, по-видимому, можем ожидать, что в самое ближайшее время около трех четвертей Франции будет превращено во внутреннюю зону.

4. Успешно осуществляется также расширение Консультативной ассамблеи. Дафф Купер сообщает, что французы ввиду весьма реальных трудностей в области связи во Франции сочли невозможным претворить в жизнь первоначальный алжирский план подтверждения мандатов членов расширенной ассамблеи путем проведения выборов в освобожденных департаментах. Вместо этого они предлагают включить отдельных отобранных делегатов от движения Сопротивления и парламентских групп. Насколько мне известно, есть надежда, что вскоре вопрос будет урегулирован и будет опубликован новый декрет, определяющий компетенцию реорганизованной ассамблеи и предоставляющий ей более широкие полномочия в отношении исполнительной власти. Считают, что расширенная ассамблея сможет собраться в конце этого месяца.

5. Нет сомнения в том, что французы сотрудничают со штабом верховного командования и что их временное правительство пользуется поддержкой большинства французского народа. Я поэтому считаю, что мы можем теперь спокойно признать правительство генерала де Голля временном правительством Франции.[463]

6. Возможен такой вариант, что мы заявим сейчас французам, что признаем их, как только расширенная ассамблея соберется и выразит вотум доверия правительству де Голля.

7. Другой вариант состоит в том, чтобы признать его, как только будет официально создана внутренняя зона. Я склонен думать, что следует предпочесть этот вариант, так как он свяжет признание с проявлением подлинного сотрудничества между французскими властями и союзническими армиями в общей борьбе против Германии.

8. Сообщите, пожалуйста, Ваше мнение. Если Вы согласны с тем, чтобы мы урегулировали вопрос при помощи одного или другого из предложенных выше вариантов, то министерство иностранных дел и государственный департамент могли бы немедленно обменяться мнениями относительно конкретных формулировок заявлений о признании. Важно, чтобы мы придерживались одной и той же позиции, хотя не обязательно употреблять одни и те же выражения. Мы должны будем, конечно, информировать о своих намерениях Советское правительство.

9. Признание, конечно, не свяжет нас в отношении самостоятельного вопроса о членстве Франции в Европейской консультативной комиссии и других подобных органах».

Президент ответил:

Президент Рузвельт — премьер-министру

20 октября 1944 года

«Я думаю, что до тех пор, пока французы не создадут подлинную внутреннюю зону, мы не должны предпринимать никаких шагов к признанию их в качестве временного правительства. Реорганизация Консультативной ассамблеи, которая уже расширена и стала более представительной, является почти столь же важным обстоятельством, и я склонен поставить вопрос о признании в зависимость от эффективного завершения обоих этих мероприятий. Меня не удовлетворит простое заявление де Голля о том, что он намеревается сделать это.

Я согласен с Вами, что если мы признаем временное правительство, то это вовсе не должно означать предоставление ему места в Европейской консультативной комиссии и т. д. Эти вопросы могут быть обсуждены позднее по существу.

Я очень хотел бы, чтобы в данный момент этим вопросом занимались непосредственно мы с Вами, и предпочел бы пока, чтобы метод действий не обсуждался между государственным департаментом и Вашим министерством иностранных дел».

Наши переговоры развивались в этом плане. Французская ассамблея была усилена и расширена путем включения членов организаций Сопротивления и старой парламентской группы. Уже в августе [464] мы заключили с французским временным правительством соглашение о гражданской администрации, разделив Францию на передовую зону, находившуюся в ведении верховного главнокомандующего союзников, и на внутреннюю зону, где администрация должна была находиться в руках французских властей. 20 октября было объявлено, что с согласия верховного командования союзников создана внутренняя зона, включающая большую часть Франции, в том числе Париж. Таким образом, комитет национального освобождения был окончательно преобразован во Временное правительство Франции. Итак, мы завершили процессы, начавшиеся в мрачные далекие дни 1940 года.

Считалось уместным, чтобы мой первый визит в Париж состоялся в День перемирия, и об этом было официально объявлено. Днем 10 ноября я прибыл на аэродром Орли, где де Голль выстроил в мою честь почетный караул. Мы вместе проехали через предместья Парижа в город и прибыли на Ке-д'Орсе. Знаменитые Елисейские поля были запружены толпами парижан; вдоль тротуаров шпалерами выстроились войска. Из всех окон, украшенных флагами, высовывались головы. Мы прошли среди шумно приветствовавшей нас толпы к Триумфальной арке, где возложили венки на могилу Неизвестного солдата.

После этой церемонии мы с де Голлем в сопровождении группы видных французских общественных деятелей прошли пешком полмили по столь знакомому мне шоссе. Затем мы поднялись на трибуну. Состоялся великолепный парад французских и английских войск. Наша гвардейская часть была замечательна. По окончании парада я возложил венок к подножию памятника Клемансо.

Де Голль устроил в мою честь большой завтрак в военном министерстве и произнес весьма лестную для меня речь по поводу моих военных заслуг. Но предстояло еще решить много проблем.

После обеда в посольстве вечером 12-го я выехал с генералом де Голлем в Безансон. Целый день мы разъезжали с де Голлем и нашли много тем для разговоров во время длительной и трудной поездки, а в промежутках инспектировали войска. Поездка затянулась до позднего вечера.

По возвращении в Лондон я отправил отчет о поездке президенту. Копия была направлена также Сталину.

Премьер-министр — президенту Рузвельту

15 ноября 1944 года

«1. Вы, несомненно, пожелаете получить некоторую информацию о нашей поездке в Париж. Мне был оказан действительно замечательный [465] прием со стороны приблизительно полумиллиона французов на Елисейских полях, а также в штабе Движения Сопротивления в Отель де Билль. Я также возобновил дружественные личные отношения с де Голлем.

2. Я заметил, что французская пресса и другие источники распространяют сообщения, что мы в Париже приняли решение о всякого рода делах. Вы можете быть уверены, что мы вели переговоры по важным вопросам, исходя из того, что все, о чем мы говорили, должно быть представлено трем великим державам на рассмотрение. Иден и я имели двухчасовую беседу с де Голлем и двумя или тремя лицами из его окружения после завтрака 11-го. Де Голль задал ряд вопросов, которые показали мне, насколько мало французы информированы о том, что решено или что происходит. Он хочет получить вполне современное снаряжение еще для восьми дивизий, которое может быть поставлено только американцами. Верховная ставка союзных экспедиционных сил не без основания утверждает, что эти дивизии не будут готовы для участия в разгроме Германии на поле боя и что тоннаж нужно концентрировать на удовлетворении нужд действующих вооруженных сил, которые должны выиграть зимние и весенние сражения. Я поддержал этот аргумент.

3. В то же самое время я сочувствую их желанию взять на себя еще некоторые участки фронта, принять максимально возможное участие в борьбе или в той части ее, которая остается, — а борьба может быть еще длительной — и не вступать в Германию в качестве так называемого победителя, который не воевал. Я заметил, что это вопрос чувств, который тем не менее должен быть принят во внимание. Франции важно иметь готовую армию для выполнения той задачи, которую ей действительно придется взять на себя, а именно: во-первых, ее обязательства по поддержанию мира и порядка во Франции в тылу наших войск и, во-вторых, позднее помочь тому, чтобы держать в подчинении некоторые части Германии.

4. В этом втором вопросе они весьма сильно настаивали на своем участии в оккупации Германии не просто в качестве участника, подчиненного британскому или союзному командованию, а в качестве оккупирующей силы, подчиненной французскому командованию. Я выразил свое сочувствие этому и настоятельно просил их изучить тип той армии, которая будет пригодна для этой цели, то есть армии,, которая во всех отношениях сильно отличается от армии, организованной в дивизии, необходимой для того, чтобы сломить сопротивление современной закаленной в боях армии. Этот аргумент произвел на них впечатление, но тем не менее они настаивали на своем мнении.

5. Я видел сообщение агентства Рейтер, несомненно неофициально исходящее из Парижа, о том, что было договорено, что Франции будут предоставлены некоторые районы — Рур, Рейнская область и прочее, — которые будут заняты гарнизонами ее войск. Это не соответствует действительности, и ясно, что ничего подобного этому не может быть решено в таком вопросе, кроме как по соглашению с Президентом и Вами. Все то, что я сказал де Голлю по этому поводу, [466] сводилось к тому, что мы разделили Германию на русскую и британскую сферы и сферу Соединенных Штатов; грубо говоря, у русских — восток, у британцев — север, а у американцев — юг. Далее, говоря за Правительство Его Величества, я сказал, что мы, конечно, предпочли бы, чтобы французы взяли на себя ту часть, которая соответствует их возможностям, но что все это должно быть решено за межсоюзническим столом. В этом же духе я телеграфирую Президенту. Мы не пытались решать что-либо окончательно или заключать определенные соглашения.

6. Однако ясно, что имеется ряд вопросов, которые настоятельно требуют решения на уровне более высоком, чем уровень главных командований, и без такого решения главным командованиям нельзя будет дать никаких руководящих указаний, и это, кажется, еще более усиливает желательность встречи между нами тремя и французами в самом близком будущем. В этом случае французы участвовали бы в обсуждении некоторых вопросов и не участвовали бы в обсуждении других вопросов.

7. Вообще я чувствовал, что имею дело с организованным правительством, опирающимся на широкую базу и быстро крепнущим, причем я уверен, что мы поступили бы крайне неблагоразумно, если бы сделали что-либо, что ослабило бы это правительство в глазах Франции в это трудное, критическое время. Я твердо ощущал стабильность, и мне думалось, что мы спокойно можем больше посвящать их в наши дела».

20 ноября Сталин прислал дружественный ответ на мою телеграмму от 15 ноября.

Маршал Сталин — премьер-министру

20 ноября 1944 года

«Благодарю Вас за Вашу информацию о беседах с де Голлем. Я с интересом ознакомился с Вашими сообщениями. Я ничего не имею против Вашего предложения о возможной встрече между нами троими и французами, если и Президент с этим согласен, но надо сперва сговориться окончательно о времени и месте встречи нас троих.

Генерал де Голль высказал недавно свое желание прибыть в Москву для установления контакта с руководителями Советского Правительства. Мы ответили согласием. Прибытие в Москву французов ожидается к концу этого месяца. Французы еще не назвали вопросов, которые они хотели бы обсудить. Во всяком случае, после бесед с де Голлем я информирую Вас об этом».

Это подняло всю проблему будущей организации Европы. В печати и повсюду циркулировало много слухов о том, что по окончании войны будет создан западный блок. Такой план, видимо, был особенно популярен в кругах английского министерства иностранных дел, хотя он и обременил бы нас большими военными обязательствами. [467]

Я считал, что следует в ближайшее время проконсультироваться с кабинетом, особенно ввиду предстоящих франко-советских переговоров.

Проконсультировавшись с Иденом, я направил следующий ответ Сталину:

Премьер-министр — маршалу Сталину

25 ноября 1944 года

«1. Ваше послание от 20 ноября. Я рад, что де Голль выезжает к Вам и я надеюсь, что Вы обсудите все вопросы. В прессе были кое-какие разговоры о западном блоке. Я еще не обдумывал этого. Я прежде всего надеюсь на то, что наш договор о союзе и тесное сотрудничество с Соединенными Штатами будут оплотом мировой организации, призванной обеспечивать и поддерживать мир в измученном мире. Лишь только после создания любой такой международной организации и в порядке подчинения ей могли бы быть созданы в целях более тесной дружбы европейские объединения, и по этим вопросам у нас не будет никаких секретов от Вас, причем мы полностью уверены, что Вы также будете нас держать в курсе того, что Вы думаете и в чем Вы нуждаетесь.

2. Битва на Западе носит ожесточенный характер; грязь ужасная. Главное столкновение происходит на оси Экс-ла-Шапелль — Кельн. Оно еще ни в коем случае не решено в нашу пользу, хотя у Эйзенхауэра имеются еще значительные резервы, которые могут быть введены в бой. К северо-западу войска Монтгомери, обращенные лицом на север, удерживают немцев на линии голландской части Мааса. Эта река позволяет нам экономить силы на этом фронте. На востоке мы медленно, но неуклонно продвигаемся и связываем противника непрерывными боями. Нужно приветствовать захват Меца и оттеснение противника в направлении Рейна, как замечательную победу американцев. На юге французы одержали блестящие успехи, в частности достигнув на широком фронте Рейна и захватив Страсбург, причем эти молодые французские солдаты в возрасте от 18 лет до 21 года показывают себя достойными славной возможности очистить землю Франции. Я высокого мнения о генерале Делатр де Тассиньи. Де Голль и я ездили туда для того, чтобы наблюдать начало этого сражения с удобного для обзора пункта. Однако ночью выпал снег толщиной в один фут, и оно было отложено на три дня.

3. Через неделю или десять дней, вероятно, будет возможно установить, будут ли германские армии решительно разгромлены к западу от Рейна. Если да, то мы сможем продолжать вести бои, несмотря на погоду. В противном случае в течение сурового периода зимы может иметь место некоторое затишье, после чего еще один крупный натиск должен будет сломить организованное сопротивление немцев на Западе.

4. Думаете ли Вы, что будет суровая зима и что это будет благоприятным для Вашей стратегии? Нам всем очень понравилась Ваша последняя речь. Пожалуйста, не премините уведомить меня в частном порядке, если возникнут какие-либо трудности, с тем чтобы мы [468] могли устранить их и с наибольшей силой сжимать нацизм в тисках, которые уже смыкаются».

Тем временем генерал де Голль прибыл в Москву, и переговоры с русскими начались. Сталин, не теряя времени, информировал меня об общих вопросах.

Маршал Сталин — премьер-министру

2 декабря 1944 года

«По всем данным, де Голль и его французские друзья, прибывшие в Советский Союз, поставят два вопроса.

1. О заключении франко-советского пакта о взаимопомощи, аналогичного с англо-советским пактом.

Нам трудно возражать. Но я хотел бы знать Ваше мнение по этому вопросу. Прошу дать Ваш совет.

2. Вероятно, что де Голль поставит вопрос об изменении восточной границы Франции с расширением французской границы до левого берега Рейна. Известно также, что существует проект об образовании Рейнско-Вестфальской области под международным контролем. В этом контроле, возможно, предусматривается также участие Франции. Таким образом, предложение французов о перенесении границы на Рейн будет конкурировать с проектом создания Рейнской области под международным контролем.

Прошу дать совет и по этому вопросу.

Аналогичное послание я отправил Президенту».

На следующий день было получено новое послание:

Маршал Сталин — премьер-министру

3 декабря 1944 года

«Встреча с генералом де Голлем дала возможность для дружественного обмена мнениями по вопросам франко-советских отношений. Во время беседы, как я предполагал, генерал де Голль коснулся двух главных вопросов: о границе Франции на Рейне и о заключении франко-советского пакта взаимопомощи по типу англо-советского договора.

Что касается границы Франции на Рейне, то я высказался в том смысле, что этот вопрос нельзя решать без ведома и согласия главных наших союзников, войска которых ведут освободительную борьбу против немцев на территории Франции. Я подчеркнул сложность разрешения этого вопроса.

По поводу предложения о франко-советском пакте взаимопомощи я указал на необходимость всестороннего изучения этого вопроса, на необходимость выяснения юридической стороны такого пакта, в частности вопроса о том, кто будет ратифицировать такой пакт во Франции в настоящих условиях. Таким образом, французы еще должны будут дать ряд разъяснений, которых мы от них пока не получили.

Посылая Вам настоящее сообщение, я буду благодарен Вам за Ваш ответ и Ваши замечания по этим вопросам. [469]

Такое же послание я отправил Президенту. Шлю Вам наилучшие пожелания».

4 декабря кабинет собрался, чтобы обсудить возможности создания западного блока и переговоры де Голля в Москве. Я зачитал своим коллегам последние послания, которыми мы обменялись со Сталиным, и результаты нашего обсуждения были изложены в послании, которое я направил ему рано утром 5 декабря.

Премьер-министр — маршалу Сталину

5 декабря 1944 года

«1. Ссылаюсь на Вашу телеграмму о визите генерала де Голля и о двух вопросах, которые он поставит. У нас не имеется никаких возражений против франко-советского пакта о взаимной помощи, подобного англо-советскому пакту. Напротив, Правительство Его' Величества считает его желательным и рассматривает его в качестве дополнительного звена между нами всеми. В самом деле, мы также думаем, что, возможно, было бы лучше всего, если бы мы заключили трехсторонний договор между нами тремя, который включил бы в себя наш существующий англо-советский договор с какими-либо улучшениями. Таким путем обязательства каждого из нас стали бы тождественными и координированными. Прошу Вас уведомить меня, нравится ли Вам эта мысль. Я надеюсь, что она Вам понравится. Мы, конечно, оба должны будем информировать Соединенные Штаты.

2. Решение вопроса о перенесении восточной границы Франции на левый берег Рейна или альтернативно о создании Рейнско-Вестфальской провинции под международным контролем вместе с другими альтернативами следовало бы отложить до мирной конференции. Однако нет причин, по которым при встрече глав трех правительств мы не должны были бы подойти гораздо ближе к выводам по всем этим вопросам, чем мы это делали до сих пор. Как Вам известно, Президент не считает, что генерал де Голль должен участвовать во встрече трех. Я хотел бы надеяться, что это можно было бы изменить так, чтобы он принял участие позднее, когда стали бы обсуждаться решения, особо затрагивающие Францию.

3. Тем временем не будет ли целесообразно поручить Европейской Консультативной Комиссии, заседающей в Лондоне, членом которой является Франция, исследовать вопрос для нас всех без того, чтобы это связывало каким-либо образом глав правительств.

4. Я держу Президента в курсе дела».

Президент Рузвельт — премьер-министру

6 декабря 1944 года

«Вы увидите из моего ответа Сталину по поводу его переговоров с де Голлем, что по двум вопросам, которые он поднял, наши точки зрения совпадают.

Я по-прежнему- придерживаюсь позиции, что всякая попытка привлечь де Голля к участию в совещании нашей Тройки лишь привела бы к появлению нежелательного осложняющего фактора. [470]

Что касается Вашего предложения Дяде Джо передать рассмотрение вопроса о послевоенных границах Франции Европейской консультативной комиссии, то я считаю, что, поскольку комиссия полностью поглощена вопросами, касающимися капитуляции Германии, было бы ошибкой передавать ей на данном этапе какие-либо вопросы, касающиеся послевоенных границ. Мне кажется, что предпочтительнее оставить этот конкретный вопрос для дальнейшего обсуждения между нами.

Я вполне сознаю преимущества, которые Вы усматриваете в возможном заключении трехстороннего англо-франко-советского пакта. Я, однако, питаю некоторые сомнения в отношении влияния такого соглашения на проблему международной организации безопасности, которой, как Вы знаете, я придаю величайшее значение. Я опасаюсь, что трехсторонний пакт может быть истолкован американским общественным мнением как нечто конкурирующее с будущей международной организацией, тогда как двустороннее соглашение между Францией и Советским Союзом наподобие англо-советского пакта было бы более понятным. Я все же понимаю, что этот вопрос касается прежде всего трех заинтересованных стран».

Сталин телеграфировал на следующий день:

Маршал Сталин — премьер-министру

1 декабря 1944 года

«Ваш ответ на мое послание о франко-советском пакте и о границе Франции на Рейне получил. Благодарю за совет.

К моменту получения Вашего ответа мы уже начали переговоры с французами о пакте. Ваше предложение о предпочтительности трехстороннего англо-франко-советского пакта с улучшением по сравнению с англо-советским пактом я и мои коллеги одобрили. Мы сделали де Голлю предложение о заключении такого трехстороннего пакта, но еще не имеем его ответа.

Я опоздал с ответом на другие Ваши послания. Надеюсь скоро ответить».

Но события приняли несколько иной оборот. Французы были исполнены решимости по соображениям внутреннего порядка приехать из Москвы с чисто франко-советским пактом.

Этот пакт был подписан 10 декабря, и Сталин телеграфировал в тот же день:

Маршал Сталин — премьер-министру

10 декабря 1944 года

«Я сообщил генералу де Голлю о Вашем мнении относительно предпочтительности англо-франко-советского пакта о взаимной помощи и высказался за принятие Вашего предложения. Однако генерал де Голль настаивал на заключении франко-советского пакта, высказываясь за то, чтобы тройственный пакт был заключен на следующем этапе, так как этот вопрос требует подготовки. К этому времени пришло послание Президента, который сообщил, что у него нет возражений против франко-советского пакта. В результате мы договорились о заключении пакта, и сегодня он был [471] подписан. Пакт будет опубликован после приезда генерала де Голля в Париж.

Я считаю, что визит де Голля дал положительные результаты и будет способствовать не только укреплению франко-советских отношений, но и явится вкладом в общее дело союзников».

Теперь французам предстояло заключить подобное же соглашение с нами, если они считали это желательным. Я информировал Сталина об этой возможности в шутливом тоне.

Премьер-министр — маршалу Сталину

19 декабря 1944 года

«Вчера вечером я второй раз смотрел фильм «Кутузов», который Вы мне подарили. Когда я смотрел его в первый раз, он вызвал у меня большое восхищение, но, так как все в нем было на русском языке, я не мог понять точного смысла всех действий. Вчера вечером я смотрел фильм с английскими надписями, которые сделали понятным все, и я должен Вам сказать, что, по моему мнению, это один из самых блестящих фильмов, которые я когда-либо видел. Никогда еще борьба двух характеров не была показана с большей ясностью. Никогда еще кинокадры не запечатлевали более наглядно то, насколько важна преданность командиров и рядовых. Никогда еще русские солдаты и русский народ не были столь славно представлены британскому народу этим видом искусства. Никогда я не видел лучшего владения искусством съемки.

Если бы Вы сочли целесообразным в частном порядке передать мое восхищение и благодарность тем, кто работал над этим произведением искусства и высокой морали, я был бы Вам благодарен. А пока я поздравляю Вас.

Мне приятно думать, что мы были вместе в той смертельной борьбе так же, как мы вместе и в нынешней тридцатилетней войне. Я не думаю, что Вы показали этот фильм де Голлю, и я также не думаю показывать ему «Леди Гамильтон», когда он приедет сюда для заключения договора, подобного заключенному Вами с ним и тому, который мы совместно заключили.

Привет!»

Глава семнадцатая.

Контрудар в Арденнах

На Западном фронте усиленно готовилось наступление к Рейну. Дожди в ноябре были такими сильными, каких не было уже много лет. Реки и ручьи разлились, образовались болота, через которые приходилось пробираться пехоте. 2-я армия Демпси ликвидировала большой выступ противника к западу от Венло и оттеснила его за реку Маас. Южнее наш 30-й корпус занял позиции между Масейком и Гейленкирхеном, где он соединился с американской 9-й армией. Совместными усилиями после интенсивной артиллерийской подготовки они 19 ноября заняли Гейленкирхен и начали с трудом продвигаться по затопленной местности к реке Рёр. Правый фланг 9-й армии [472] вышел к реке Рёр близ Юлиха 3 декабря, а 1-я армия на фланге вела ожесточенные бои в Хуртгенском лесу. В операциях участвовало 17 дивизий союзников. Противник имел почти столько же войск; бои были ожесточенными.

Пока было еще опрометчиво форсировать реку, потому что ее уровень контролировался мощными плотинами в двух десятках миль к югу. Они все еще находились в руках врага, и, открыв шлюзы, он мог отрезать наши войска на дальнем берегу. Тяжелые бомбардировщики пытались разбомбить плотины и пустить воду, но, несмотря на несколько прямых попаданий, сделать пробоину не удалось, и 13 декабря американской 1-й армии пришлось возобновить наступление с целью захвата плотин.

К югу от Арденн 3-я армия Паттона тем временем форсировала Мозель по обе стороны Тионвиля и продвигалась на восток, к германской границе. 20 ноября войска вошли в Мец, хотя немцы все еще цеплялись за окружающие форты, последний из которых продержался до 13 декабря. Из Меца и Нанси армия устремилась к реке Саар, к которой она вышла на широком фронте и 4 декабря близ Саарлаутерна навела мосты через эту реку. Здесь она натолкнулась на наиболее сильно укрепленный участок оборонительной линии Зигфрида, состоявший из передовой линии, проходившей по северному берегу реки, за которой находилась зона взаимосвязанных бетонных укреплений более двух миль в глубину. Натолкнувшись на такие внушительные и упорно оборонявшиеся укрепления, 3-я армия остановилась.

На правом фланге фронта 6-я группа армий генерала Деверса, двигавшаяся из Люневиля и Эпиналя, прокладывала себе путь через Вогезы и Бельфорское ущелье. Американская 7-я армия вела ожесточенные бои за горные вершины, но французская 1-я армия после недельной битвы, начало которой я рассчитывал посмотреть, 22 ноября захватила Бельфор и вышла к Рейну к северу от Базеля.

Оттуда она устремилась вниз по реке к Кольмару. Таким образом, она обошла германский фланг в Вогезах, и противник отступил. Войска вступили в Страсбург 23 ноября, и в несколько недель 7-я армия очистила весь Северный Эльзас, обошла справа 3-ю армию и, перейдя германскую границу на широком фронте, прорвала линию Зигфрида близ Вейсенбурга. В Кольмаре на французской территории все еще находилось большое число немцев, занимавших участок 30 миль в глубину и ширину, который французы не в состоянии были захватить. Это создало затруднительное положение несколько недель спустя.

Премьер-министр — президенту Рузвельту

6 декабря 1944 года

«1. Поскольку мы не в состоянии встретиться, я считаю, что для меня настало время обратить Ваше внимание на серьезную, [473] вызывающую разочарование военную обстановку, в которой мы оказались на исходе этого года. Хотя на Западном фронте одержано много больших тактических побед и Мец и Страсбург взяты нами остается фактом, что мы определенно не сумели достигнуть стратегической цели, которую поставили перед нашими армиями пять недель назад. Мы еще не вышли к Рейну на северном, и самом важном, участке фронта, и нам придется продолжать великую битву в течение многих недель, прежде чем мы сможем надеяться выйти к Рейну и создать плацдарм. После этого нам еще предстоит продвигаться по самой Германии.

2. В Италии немцы все еще держат на нашем фронте 26 дивизий — равных, пожалуй, 16 или более полностью укомплектованным дивизиям. Они, однако, в любой момент могут отступить через Бреннерский перевал и Любляну и значительно сократить фронт, закрепив позиции на линии от озера Гарда, скажем, до устья реки Адидже. Таким способом они смогут высвободить половину своих войск, находящихся в Италии, для внутренней обороны. Даже после этого они смогут отступить еще дальше, к Альпам, и, таким образом, высвободить еще больше солдат. Мне кажется, что причиной того, почему они так долго удерживаются в Италии, возможно, является желание вызволить 12 дивизий с Балкан и т. д., которые сейчас пробивают себе путь назад к Венгрии и Австрии. Нет никаких средств помешать этому, помимо авиации, партизан и небольших отрядов «коммандос», и, по моему мнению, большая часть войск противника ускользнет. Около половины этих войск они смогут добавить к тем, которые высвободят в Италии. Это послужит мощным подкреплением для внутренней обороны Германии, которое в зависимости от событий они смогут использовать либо на Востоке, либо на Западе.

3. Мы извлекли огромные выгоды из операции «Дрэгон» (высадка в Южной Франции) в интересах битвы на основном фронте, но причина того, почему 15-я группа армий не смогла нанести решающее поражение Кессельрингу, состоит в том, что из-за отсрочки, вызванной ослаблением наших войск ради операции «Дрэгон», мы не смогли перейти через Апеннины до того, как долина реки По оказалась затопленной. Таким образом, ни в горах, ни на равнине мы не смогли использовать наше превосходство в танках.

4. Из-за упорного сопротивления немцев на всех фронтах мы не сняли пять английских и англо-индийских дивизий из Европы для того, чтобы дать Маунтбэттену возможность атаковать Рангун в марте. Другие причины также сделали эту операцию неосуществимой. Маунтбэттен поэтому начал, как мы договорились в Квебеке, общее наступление в Бирме с севера и запада на юг, и оно успешно продолжается. Далее, в результате продвижения японцев в Китае, которое создало смертельную угрозу для Куньмина и, возможно, Чунцина и для генералиссимуса и его режима, две, а может быть и более, китайские дивизии приходится отвести для обороны Китая. Я нисколько не сомневаюсь в том, что это было неизбежно и правильно. Однако, поскольку речь идет о делах Маунтбэттена, последствия серьезны, и пока еще не принято решения о том, как справиться [474] с этим новым несчастьем, которое одновременно угрожает Китаю, а также и конечному пункту Вашего воздушного пути, равно как и военной кампании в Северной Бирме. Все мои планы насчет нанесения действительно мощного удара через Адриатику или через Бенгальский залив в равной мере потерпели неудачу.

5. Широкие операции, которые Вы провели в районе Тихого океана, являются в настоящее время единственной частью военных усилий, не вызывающей у нас временного разочарования.

6. К счастью, однако, мы должны учитывать то, что предпримут русские. Сталин обещал нам осуществить зимнюю кампанию, которая начнется, как я полагаю, в январе. На большей части огромного фронта русские, по-видимому, отдыхают и готовятся, хотя лишь три или четыре германские дивизии были переброшены на фронт Эйзенхауэра. Я не в состоянии оценить масштабы последнего наступления русских к юго-западу от Будапешта. Мы можем, я думаю, рассчитывать на большую помощь со стороны этой и других русских операций, чем мы получали в последнее время, и положение немцев настолько напряженное, что всякий серьезный прорыв может привести к их частичному, если не к полному краху.

7. Я пытался проанализировать всю обстановку в должной перспективе, и мне ясно, что нам с различной степенью вероятности приходится сталкиваться со следующими фактами:

а) значительная задержка выхода к Рейну и тем более форсирования Рейна на кратчайшем пути на Берлин;

б) довольно серьезные неудачи в Италии;

в) отход на родину большой части германских войск с Балканского полуострова;

г) неудачи в Бирме;

д) устранение Китая как воюющей стороны.

Когда мы сопоставляем эти реальные факты с радужными надеждами наших народов, существующими, несмотря на наши совместные усилия сдержать их, неизбежно возникает вопрос: «Что мы собираемся предпринять в этой связи?» Мое беспокойство усиливается тем, что исчезла всякая надежда на близкую встречу нашей Тройки, а новое совещание с участием Вашим, моим и наших штабов отсрочено на неопределенное время. Наши английские планы зависят от Ваших, наши англо-американские проблемы, по крайней мере, должны быть рассмотрены как единое целое, но связь по телеграфу и телефону чаще всего лишь запутывает вопросы. Поэтому, если вы не в состоянии приехать лично до февраля, я должен спросить у Вас, не можете ли Вы послать Ваших начальников штабов сюда возможно скорее, так как здесь они были бы вблизи Ваших армий и генерала Эйзенхауэра и могли бы спокойно и терпеливо изучить всю бурную обстановку, с тем чтобы предпринять такие согласованные действия, какими ознаменовались наши кампании в 1944 году».

Хотя Рузвельт сочувственно отнесся к этому, он, по-видимому, не разделял моей тревоги. [475]

Президент Рузвельт — премьер-министру

«...Быть может, я недостаточно близко нахожусь к месту действий, чтобы испытывать такое разочарование по поводу военного положения, какое испытываете Вы. Быть может, это объясняется также и тем, что шесть месяцев назад я не был настроен так оптимистически, как Вы, в отношении фактора времени.

Я всегда считал, что на европейском фронте оккупация Германии вплоть до левого берега Рейна будет весьма трудной задачей. Поскольку еще в давние времена я проехал на велосипеде большую часть Рейнской области, я никогда не предполагал, что нашим объединенным армиям удастся легко форсировать Рейн, как на это рассчитывали многие командиры.

Однако наша общая согласованная стратегия осуществляется в соответствии с планом. Мы с Вами сейчас находимся на положении главнокомандующих, которые подготовили свои планы, отдали приказы и используют свои ресурсы для нужд военных действий в соответствии с этими планами и приказами. Пока проведение и исход битв, как мне кажется, зависит от наших боевых командиров, которым я полностью доверяю, пусть они даже несколько отстают от графика. Мы должны помнить, что зимний сезон создает большие трудности, но наши наземные войска и авиация день за днем перемалывают тающие людские и материальные ресурсы противника, а наше военное снабжение поступает гораздо лучше после того, как открылся Антверпенский порт. По данным генерала Эйзенхауэра, на Западном фронте он причиняет потери, превосходящие способность противника формировать новые части. Я все еще не знаю, когда именно, но скоро неизбежно должен наступить решающий перелом в нашу пользу.

Что касается итальянского фронта, то войска Александера делают свое дело, сковывая германские дивизии в Италии, и мы не должны забывать, что немцы имеют полную возможность отойти к линии Альп, если они того пожелают.

То же самое относится к их войскам на Балканах. Я никогда не считал, что мы в состоянии разгромить крупные контингенты германских войск на Балканах без помощи русских.

На русском фронте мы тоже должны сделать скидку на скверную погоду, и русские, по-видимому, в настоящее время делают свое дело. Об этом Вам, конечно, больше известно, чем мне.

Положение на Дальнем Востоке, конечно, носит несколько иной характер, и я отнюдь не доволен им. Если исходить из отдаленных перспектив, то мы можем сделать очень мало, помимо тех мер, которые сейчас принимает Ведемейер, чтобы подготовить Китай к настоящей обороне, но японцы несут в районе Тихого океана потери в людях, судах и военных материалах, которые во много раз превосходят наши потери, и они также не могут восполнять их. Даже Всемогущий помогает нам. Доказательством [476] тому является это замечательное землетрясение и приливная волна.

До весны, когда кончатся заморозки, произойдет много событий. Мы узнаем гораздо больше, чем сейчас.

Мои начальники штабов используют сейчас все свои способности и энергию на то, чтобы ориентировать свои организации на выполнение разработанных нами планов и оказывать поддержку нашим войскам во всем мире. Почти все эти войска в данный момент участвуют в операциях. Вот почему я не думаю, что моим начальникам штабов следует в данный момент покидать свои посты, поскольку не существует надобности в широких стратегических решениях, чтобы руководить нашими боевыми командирами...»

Нам грозил тяжелый удар. Через шесть дней разразился кризис. Решение союзников нанести сильный удар из Ахена в северном направлении, а также через Эльзас — в южном направлении очень существенно ослабило наш центр. В районе Арденн фронт протяжением 75 миль удерживал единственный корпус — американский 8-й в составе четырех дивизий. Мы предвидели риск и сознательно пошли на него, но последствия были тяжелыми и могли оказаться еще более серьезными. Противник приложил все усилия и сосредоточил около 70 дивизий на своем Западном фронте, из которых 15 были танковыми. Многие из них не были полностью укомплектованы и нуждались в отдыхе и переоснащении, но было известно, что одно объединение — 6-я танковая армия — было сильным и боеспособным. За этой потенциальной головной частью внимательно наблюдали, пока она находилась в резерве к востоку от Ахена.

Когда в начале декабря бои на этом фронте стихли, она на время ускользнула из поля зрения нашей разведки, и отсутствие летной погоды помешало нашим попыткам выследить ее. Эйзенхауэр подозревал, что готовятся какие-то действия, хотя их масштабы и сила оказались неожиданными.

У немцев был, в сущности, генеральный план. Рундштедт сосредоточил две танковые армии — 5-ю и 6-ю, а также 7-ю армию, а всего 10 танковых и 14 пехотных дивизий. Эта огромная сила, возглавляемая танками, была предназначена для того, чтобы прорвать наш слабый центр в Арденнах, выйти к реке Маас, устремиться на север и северо-запад, разрезать фронт союзников на две части, захватить порт Антверпен и отрезать эту жизненную артерию наших северных армий. Этот смелый удар был запланирован Гитлером, не желавшим слышать ни о каких изменениях в нем, которые предлагали его колеблющиеся генералы. Для поддержки этой операции, которая замышлялась как последнее усилие, были собраны остатки германской авиации, и в то же время определенная роль отводилась парашютным войскам, диверсантам и агентам, одетым в военную форму союзников. [477]

Наступление началось 16 декабря при поддержке мощного артиллерийского огня. На своем северном фланге немецкая 6-я танковая армия вклинилась в правый фланг американской 1-й армии, пытаясь прорваться к плотинам на Рёре. После битвы с переменным успехом противник был остановлен. Южнее немцы прорвались на узком фронте, но стойкая оборона Сен-Вита, где особенно отличилась американская 7-я бронетанковая дивизия, задержала их на несколько решающих дней. Немецкая 6-я танковая армия бросила новую ударную группу на запад, а затем на север в район реки Маас, выше Льежа. Немецкая 5-я танковая армия тем временем прорвалась через центр расположения американского 8-го корпуса, обошла Сен-Вит и Бастонь и продвинулась на большую глубину к Маршу и к реке Маас в районе Динана.

Хотя момент и сила наступления оказались неожиданными для верховного командования союзников, оно быстро осознало его значение и цель. Оно решило укрепить фланги прорыва, удержать переправу через Маас к востоку и югу от Намюра и сосредоточить подвижные войска, чтобы, двигаясь с севера на юг, ликвидировать выступ. Эйзенхауэр действовал быстро. Он приостановил все наступательные действия союзников, которые велись в то время, бросил четыре американские дивизии из резерва и еще шесть с юга. Две воздушно-десантные дивизии, в том числе английская 6-я, прибыли из Англии. К северу от выступа английский 30-й корпус в составе четырех дивизий, который только что снялся с позиций на реке Рёр, был размещен между Льежем и Лувеном за американскими 1-й и 9-й армиями. Эти армии мобилизовали все свои резервы, чтобы расширить оборонительный фланг на запад от Мальмеди.

Разорвав фронт 12-й группы армий генерала Брэдли, немцы лишили его возможности надлежащим образом командовать из своего штаба в Люксембурге своими двумя армиями к северу от выступа. Поэтому генерал Эйзенхауэр весьма разумно поступил, возложив на Монтгомери временное командование всеми союзными войсками на севере. Брэдли сохранил за собой командование американской 3-й армией, и ему было приказано сдерживать и контратаковать противника с юга. Соответствующие распоряжения были даны тактической авиации.

Я направил телеграмму Смэтсу:

Премьер-министр — фельдмаршалу Смэтсу

22 декабря 1944 года

«1. Монтгомери, так же как и мы здесь, в Англии, в течение нескольких месяцев настаивал, как вам известно, на том, чтобы придавалось особое значение наступлению к северу от Рура, и неоднократно доказывал, что наши силы не позволяют нам предпринять две крупные наступательные операции — такие, как наступление на Кёльн и продвижение через Саарскую область. Несмотря на ужасающую погоду, наши друзья, однако, с уверенностью двигались вперед и значительно растянулись с севера на юг к тому времени, когда противник предпринял контрудар. Я разговаривал [478] с Эйзенхауэром по телефону во второй половине дня 20-го и предложил, чтобы он возложил на Монтгомери командование всеми войсками к северу от прорыва, а на Омара Брэдли — командование всеми войсками к югу от прорыва, сохранив за собой координирование операцией. Он ответил, что утром отдал именно такие приказы. Сейчас под командованием Монтгомери фактически находится 18 американских дивизий плюс его 21-я группа армий в составе примерно 16 дивизий. Он формирует значительные резервы и берет на себя всю ответственность за военные действия в районе вверенных ему войск. Он сможет вмешаться крупными силами. Пока ничто не говорит о том, что немцы могут развернуть широкое наступление на основном фронте 21-й группы армий.

2. Положение к югу от прорыва отнюдь не ясно. Американцы оказывают упорное сопротивление, но наблюдается довольно большая неразбериха. Естественно, что в районе Меца была сформирована армия с заданием выступить на север под командованием Паттона. Положение противника не кажется мне выигрышным. Как всегда, я настроен оптимистически; черепаха слишком сильно высунула голову».

Противник предпринял последнюю попытку, на этот раз в воздухе. 1 января он совершил неожиданный ожесточенный налет с небольшой высоты на все наши передовые аэродромы. Мы понесли большие потери, хотя они были быстро восполнены, но германские военно-воздушные силы потеряли больше, чем они могли себе позволить в своем последнем массированном налете в этой войне.

3 января Монтгомери также начал контрнаступление с севера на Уффализ, идя на соединение с Паттоном, развивавшим наступление с юга. В этот момент я посетил фронт.

Три наши дивизии, переброшенные в качестве подкреплений, заняли участок вдоль реки Маас к югу от Намюра. Брэдли сосредоточил один корпус в Арлоне и бросил американскую 101-ю воздушно-десантную дивизию для захвата важных дорожных узлов в районе Бастони. Немецкие танки продвинулись к северу от Бастони и попытались пробиться на северо-запад, предоставив пехоте занять город. 101-я дивизия и несколько бронетанковых частей попали в окружение и в течение недели отражали все атаки.

Немецкие 5-я и 6-я танковые армии, зайдя с фланга, вели ожесточенные бои вокруг Марша, продолжавшиеся до 26 декабря. К этому времени немцы были истощены, хотя был момент, когда они находились всего в 4 милях от реки Маас и продвинулись более чем на 60 миль. Плохая погода и низкие стелющиеся туманы сделали невозможными действия нашей авиации в течение первой недели битвы; но 23 декабря погода улучшилась, и авиация вступила в бой с исключительной эффективностью. Тяжелые бомбардировщики атаковали железные дороги и центры коммуникаций в тылу противника, а тактическая авиация производила опустошения в его передовых районах, лишая его подкреплений, топлива, продовольствия, боеприпасов. Стратегические налеты на германские нефтеочистительные заводы лишили противника бензина, что замедлило его продвижение.

Утратив возможность достигнуть своей главной цели — реки Маас, германские танковые части обрушились на Бастонь. 26 декабря американской 101-й воздушно-десантной дивизии передали часть американской 4-й бронетанковой дивизии, и, хотя ей противостояли значительно превосходящие силы противника, она в трудных условиях удерживала город еще неделю. Еще до конца декабря германское верховное командование, несомненно, вынуждено было признать, что битва проиграна, ибо контрнаступление Паттона, начавшееся от Арлона 22-го, неуклонно, хотя и медленно, развивалось по заснеженной местности в направлении на Уффализ. [480]

В этот период Эйзенхауэр и его штаб, конечно, жаждали узнать, могут ли русские что-либо сделать со своей стороны, чтобы облегчить нажим, которому мы подвергались на Западе. Все усилия офицеров связи в Москве получить ответ у своих русских коллег терпели неудачу. Для того чтобы наиболее убедительно изложить дело советскому командованию, Эйзенхауэр послал своего заместителя главного маршала авиации Тендера со специальной миссией. Он сильно задержался в пути из-за погоды.

Как только я узнал об этом, я заявил Эйзенхауэру: «Вы можете столкнуться с многочисленными проволочками в штабных сферах, но я полагаю, что Сталин сообщит мне, если я спрошу его. Попытаться мне?»

Он просил меня сделать это, и поэтому я отправил следующее послание:

Премьер-министр — маршалу Сталину

6 января 1945 года

«На Западе идут очень тяжелые бои, и в любое время от Верховного Командования могут потребоваться большие решения. Вы сами знаете по Вашему собственному опыту, насколько тревожным является положение, когда приходится защищать очень широкий фронт после временной потери инициативы. Генералу Эйзенхауэру очень желательно и необходимо знать в общих чертах, что Вы предполагаете делать, так как это, конечно, отразится на всех его и наших важнейших решениях. Согласно полученному сообщению, наш эмиссар главный маршал авиации Теддер вчера вечером находился в Каире, будучи связанным погодой. Его поездка сильно затянулась не по Вашей вине. Если он еще не прибыл к Вам, я буду благодарен, если Вы сможете сообщить мне, можем ли мы рассчитывать на [481] крупное русское наступление на фронте Вислы или где-нибудь в другом месте в течение января и в любые моменты, о которых Вы, возможно, пожелаете упомянуть. Я никому не буду передавать этой весьма секретной информации, за исключением фельдмаршала Брука и генерала Эйзенхауэра, причем лишь при условии сохранения ее в строжайшей тайне. Я считаю дело срочным».

Если учесть, насколько серьезным было решение, о котором я спрашивал, и сколь многих людей оно касалось, то весьма примечательно, что ответ был послан мне на следующий же день.

Маршал Сталин — премьер-министру

7 января 1945 года

«Получил вечером 7 января Ваше послание от 6 января 1945 года.

К сожалению, главный маршал авиации г-н Теддер еще не прибыл в Москву.

Очень важно использовать наше превосходство против немцев в артиллерии и авиации. В этих видах требуется ясная погода для авиации и отсутствие низких туманов, мешающих артиллерии вести прицельный огонь. Мы готовимся к наступлению, но погода сейчас не благоприятствует нашему наступлению.

Однако, учитывая положение наших союзников на западном фронте, Ставка Верховного Главнокомандования решила усиленным темпом закончить подготовку и, не считаясь с погодой, открыть широкие наступательные действия против немцев по всему центральному фронту не позже второй половины января. Можете не сомневаться, что мы сделаем все, что только возможно сделать для того, чтобы оказать содействие нашим славным союзным войскам».

Премьер-министр — маршалу Сталину

9 января 1945 года

«1. Я весьма благодарен Вам за Ваше волнующее послание. Я переслал его генералу Эйзенхауэру только для его личного сведения. Да сопутствует Вашему благородному предприятию полная удача!

2. Битва на Западе идет не так уж плохо. Весьма возможно, что гунны будут вытеснены из своего выступа с очень тяжелыми потерями. Это битва, которую главным образом ведут американцы; и их войска сражались прекрасно, понеся при этом тяжелые потери.

Мы и американцы бросаем в бой все, что можем. Весть, сообщенная Вами мне, сильно ободрит генерала Эйзенхауэра, так как она даст ему уверенность в том, что немцам придется делить свои резервы между нашими двумя пылающими фронтами. В битве на Западе согласно заявлениям генералов, руководящих ею, не будет перерыва».

Я привожу эту переписку как прекрасный образец быстроты, с которой можно было вершить дела в высших сферах союзников, [482] а также потому, что со стороны русских и их руководителей было прекрасным поступком ускорить свое широкое наступление, несомненно, ценой тяжелых людских потерь.

Эйзенхауэр действительно был очень обрадован новостью, которую я ему сообщил. Он, однако, просил послать ему все подкрепления, какие только можно. Но для осуществления этих радикальных мер требовалось время, и, хотя нам удалось восполнить потери, понесенные нами осенью на поле боя, и бесперебойно продолжать поставки материалов, у нас осталось мало резервов. Американцы, со своей стороны, помимо 60 тысяч пехотинцев, посланных для подкрепления, готовились отправить еще девять свежих дивизий из Соединенных Штатов.

Два американских корпуса и английский 30-й корпус на западном фланге нажимали на противника с севера. 8 января они пересекли шоссе Ларош, Вьельсальм — важный путь отступления немцев. С трудом продвигаясь в метель, два фланга наступающих войск союзников медленно шли на соединение, пока не встретились в Уффализе 16 января. Немцев неуклонно оттесняли на восток и постоянно атаковали с воздуха, пока к концу месяца они не были отброшены за свою границу; их величайшее усилие ничем не увенчалось, кроме катастрофических потерь в военном снаряжении и в людях. Их потери достигли 120 тысяч солдат и офицеров.

Это было последнее наступление противника в конце войны. В то время оно вызывало у нас немалую тревогу. Нам пришлось отложить свое наступление, но в конечном счете мы выгадали. Немцы не могли возмещать свои потери, и наши последующие сражения на Рейне, хотя и были ожесточенными, все же, несомненно, оказались более легкими, чем они были бы в противном случае. Германское верховное командование и даже Гитлер, наверное, утратили иллюзии. Будучи застигнутыми врасплох, Эйзенхауэр и его командиры действовали быстро, но они согласятся с тем, что главная заслуга принадлежит не им. По словам Монтгомери, «битва в Арденнах была выиграна прежде всего благодаря стойкости и доблести американского солдата».

Глава восемнадцатая.

Вмешательство англичан в Греции

До отъезда в Италию в конце августа я попросил начальника имперского генерального штаба разработать подробный план английской экспедиции в Грецию в случае, если немцы потерпят там крах.

Мы дали этой операции условное название «Манна». Ее планирование осложнялось нашими трудностями с ресурсами и неопределенностью стратегического положения немцев на Балканах, но я распорядился, чтобы к 11 сентября наши вооруженные силы были [483] готовы приступить к действиям и чтобы греческий премьер-министр и представители греческого правительства, находившиеся в Италии, были готовы без промедления прибыть в Афины. К концу первой недели сентября они обосновались на вилле вблизи Казерты.

Здесь Папандреу приступил к работе со своими новыми коллегами-представителями ЭАМ. Важно было, чтобы в Греции не возникло никакого политического вакуума.

29 августа я писал в записке:

«Желательнее всего, чтобы удар был нанесен, как гром с ясного неба, без какого-либо предварительного кризиса. Это лучшее средство предвосхитить ЭАМ{106}».

Сущность плана сводилась к тому, чтобы занять Афины и их аэродром с помощью воздушно-десантной бригады, доставить четыре эскадрильи истребителей, очистить гавань Пирея для доставки новых подкреплений из Египта и обеспечить скорое прибытие греческих министров. Затем мы ускорили бы доставку подкреплений и перебросили бы греческую бригаду из Италии. Откладывание немцами эвакуации Афин заставило нас изменить наш план.

Гарнизон в составе 10 тысяч человек не проявлял никаких намерений уйти, и 13 сентября я телеграфировал генералу Вильсону, предложив ему подготовиться к предварительной высадке на Пелопоннесе. Там немцы отходили на север в направлении района Коринфа. В ночь на 14 сентября войска, предназначенные для операции «Манна», были приведены в состояние готовности и могли начать действовать через 48 часов. Они находились под командованием генерала Скоби и вначале состояли из 2-й парашютной бригады из Италии, 23-й бронетанковой бригады, действовавшей в качестве пехоты, тыловых войск из Египта и всех тех греческих войск, которыми располагало признанное ими правительство. Поддерживать эту экспедицию должны были 15-я крейсерская эскадра с флотилиями минных тральщиков, а также четыре английские и три греческие авиаэскадрильи вместе с американской транспортной авиацией.

Задержка ухода немцев из Афин позволила нам, однако, укрепить руководство греческими делами накануне нанесения решающего удара. Я был рад, что теперь греческое правительство находилось под рукой, в Италии. В конце сентября генерал Вильсон вызвал генерала ЭЛАС{107} Сарафиса и его соперника националиста Зерваса для встречи с Папандреу в Казерте. При этом присутствовали Макмиллан в качестве министра-резидента в средиземноморском районе и наш посол при греческом правительстве Липер для консультаций и руководства политической стороной этого важного совещания, которое должно было создать объединенное командование всех греческих вооруженных сил, находившихся в Италии и в самой Греции, вместе с английскими войсками, которые сейчас были готовы к высадке. [484]

26 сентября было подписано исчерпывающее соглашение. В нем указывалось, что все партизанские силы в стране должны предоставить себя в распоряжение греческого правительства, которое в свою очередь передаст их под командование генерала Скоби. Руководители греческих партизан заявили, что их люди не будут чинить самосуда. Любые действия в Афинах будут предприняты только по прямым приказаниям английского командующего. Этот документ, известный под названием Казертинского соглашения, определял наши дальнейшие действия.

Освобождение началось только в октябре. Десантные соединения были направлены в Южную Грецию, и на рассвете 4 октября наши войска заняли Патрас. Это был наш первый опорный пункт после трагического ухода в 1941 году, когда войска пробивались вдоль южного побережья Коринфского залива. 12 октября генерал Вильсон узнал, что немцы эвакуируют Афины, а на другой день английские парашютисты высадились на аэродроме Мегара, примерно в восьми милях западнее столицы. 15-го прибыли остальные наши воздушно-десантные войска, которые заняли город, продвигаясь по пятам уходивших немцев. Наши военно-морские силы вступили в Пирей, доставив генерала Скоби и основную часть его вооруженных сил, а два дня спустя прибыло греческое правительство вместе с нашим послом.

Наступило время для проверки на деле заключенных нами соглашений. На Московском совещании я добился большой ценой того, что Россия будет держаться в стороне. Мы обязались поддерживать временное правительство Папандреу, в котором ЭАМ был представлен полностью. Все заинтересованные стороны были связаны Казертинским соглашением, и мы хотели без промедления передать власть прочному греческому правительству. Но повсюду в Греции царила разруха. Немцы по мере своего отступления на север приводили в негодность шоссейные и железные дороги. Наша авиация преследовала их в этом отступлении, но на суше мы мало что могли предпринять. Вооруженные отряды ЭЛАС заполняли пробел, оставленный уходившими агрессорами, а главное командование партизан мало заботилось о том, чтобы выполнить свои торжественные обещания. Повсюду царили нужда и раскол. Финансы находились в беспорядочном состоянии, а запасы продовольствия были истощены. Наши собственные военные ресурсы были напряжены до предела.

В конце месяца Иден, возвращаясь из Москвы, посетил Афины, и ему был оказан горячий прием в память его действий в пользу Греции в 1941 году. С ним находились министр-резидент в Каире лорд Мойн и Макмиллан. Обсуждался в целом вопрос о помощи, и было сделано все, что в человеческих силах. Наши войска с готовностью отказались от половины рациона для увеличения продовольственного [485] снабжения, а английские саперы приступили к строительству самых необходимых путей сообщения. К 1 ноября немцы эвакуировали Салоники и Флорину, и через 10 дней остатки их войск перешли северную границу. Если не считать нескольких изолированных гарнизонов, Греция была свободной.

Однако у правительства в Афинах не было достаточно войск, чтобы установить контроль над страной и заставить ЭЛАС соблюдать Казертинское соглашение. Беспорядки увеличивались и распространялись на все большую территорию. 7 ноября я писал в памятной записке министру иностранных дел Идену:

Премьер-министр — министру иностранных дел

1 ноября 1944 года

«1. По моему мнению, учитывая цену, которую мы заплатили России за нашу свободу действий в Греции, мы должны, не колеблясь, использовать английские войска для поддержки греческого королевского правительства, возглавляемого г-ном Папандреу.

2. Это означает, что английские войска должны, безусловно, вмешаться, чтобы предотвратить бесчинства. Г-н Папандреу, несомненно, может закрыть газеты ЭАМ, если они будут призывать к забастовке газетных работников.

3. Я надеюсь, что греческая бригада скоро прибудет и в случае необходимости, не колеблясь, будет открывать огонь. Почему туда посылают только одну индийскую бригаду из состава индийской дивизии? Нам нужно еще 8 — 10 тысяч солдат-пехотинцев, чтобы удержать столицу и Салоники для нынешнего правительства. Позже мы должны заняться вопросом о расширении греческой власти. Я вполне ожидаю столкновения с ЭАМ, и мы не должны уклоняться от него, если только почва будет правильно выбрана».

И на другой день:

Премьер-министр — генералу Вильсону, Италия и Липеру, Афины

8 ноября 1944 года

«Ввиду усиливающейся угрозы со стороны коммунистических элементов в Греции и в связи с тем, что они намереваются силой захватить власть, я надеюсь, что вы рассмотрите вопрос об усилении наших войск в районе Афин путем немедленной отправки 3-й бригады английской 4-й дивизии или какого-либо другого соединения...»

Восстание ЭАМ близилось, и 15 ноября генералу Скоби было предложено подготовить контроперации. Афины должны были быть объявлены военной зоной, и всем войскам ЭЛАС должен был быть отдан приказ покинуть город. Из Италии в Салоники, Афины и Патрас была послана индийская 4-я дивизия. Греческая бригада также прибыла из Италии, и из-за нее возникли споры между Папандреу и его коллегами из ЭАМ. Единственная возможность предотвратить гражданскую войну заключалась в том, чтобы разоружить партизан и другие войска на основании взаимного соглашения и создать новую национальную армию и полицейские силы под непосредственным контролем афинского правительства. Были приняты меры для создания и оснащения батальонов национальной гвардии численностью 500 человек каждый. Было создано 30 таких батальонов. Они оказались очень полезными при облавах на враждебно настроенных вооруженных гражданских лиц и для охраны районов, очищенных нашими войсками.

По просьбе Папандреу сами министры ЭАМ разработали проект приказа о демобилизации партизан, и этот проект был представлен растерявшемуся кабинету. Предусматривалось сохранение регулярной греческой горной бригады и Священного эскадрона. ЭЛАС должна была сохранить одну свою собственную бригаду, а ЭДЕС{108} должна была получить небольшие силы.

Однако в последний момент министры, представлявшие ЭАМ, отказались от своих собственных предложений, на которые они потратили драгоценную неделю, и потребовали роспуска горной бригады. Теперь коммунистическая тактика развернулась во всю ширь. 1 декабря шесть министров, связанных с ЭАМ, подали в отставку, и на другой день в Афинах была объявлена всеобщая забастовка. Остальные члены кабинета приняли декрет о роспуске партизанских сил. Коммунистическая партия перенесла свою штаб-квартиру из столицы в другое место. Генерал Скоби обратился к греческому народу с посланием, в котором заявил, что он твердо поддержит нынешнее конституционное правительство, «пока не будет создано греческое государство, располагающее на законной основе вооруженными силами, и пока нельзя будет провести свободные выборы». Я сделал аналогичное личное заявление из Лондона.

3 декабря, в воскресенье, между сторонниками коммунистов, участвовавшими в запрещенной демонстрации, и полицией произошло столкновение, и началась гражданская война. На другой день генерал Скоби приказал ЭЛАС немедленно эвакуироваться из Афин и Пирея. Вместо этого их войска и вооруженные группы гражданского населения попытались силой захватить столицу.

В этот момент я начал осуществлять более непосредственное руководство этим делом. Узнав, что коммунисты уже захватили все полицейские участки в Афинах и убили большинство оказавшихся там людей, не согласившихся их поддерживать, и что коммунисты находятся на расстоянии полумили от правительственных учреждений, я приказал генералу Скоби и английским войскам, насчитывавшим пять тысяч человек, которые за десять дней до этого были с энтузиазмом встречены населением как освободители, вмешаться и открыть огонь по предателям-агрессорам. В таких случаях подобные меры не должны носить половинчатый характер. На бесчинства, с помощью которых коммунисты пытались захватить город [487] и изобразить себя перед всем миром в качестве правительства, требуемого греческим народом, можно было ответить только оружием. Для созыва кабинета не было времени.

Антони и я совещались часов до двух и всецело согласились с тем, что мы должны открыть огонь. Видя, как он устал, я сказал ему: «Если хотите, отправляйтесь спать и предоставьте это мне». Он так и сделал. Примерно в три часа утра я подготовил следующую телеграмму:

Премьер-министр — генералу Скоби, Афины, то же генералу Вильсону{109}, Италия

5 декабря 1944 года

«1. Я дал генералу Вильсону указания обеспечить, чтобы все вооруженные силы остались с вами и чтобы вам были посланы все возможные подкрепления.

2. Вы несете ответственность за поддержание порядка в Афинах и за нейтрализацию или уничтожение всех отрядов ЭАМ — ЭЛАС, приближающихся к городу. Вы можете вводить любые правила по своему усмотрению для установления строгого контроля на улицах или для захвата любых бунтовщиков, сколько бы их ни было. В тех случаях, когда может начаться стрельба, ЭЛАС, конечно, попытается выставить впереди женщин и детей в качестве прикрытия. Здесь вы должны проявить ловкость и избежать ошибок. Но не колеблясь открывайте огонь по любому вооруженному мужчине в Афинах, который не будет подчиняться английским властям или греческим властям, с которыми мы сотрудничаем. Было бы, разумеется, неплохо, если бы ваши приказы были подкреплены авторитетом каких-либо греческих властей, и Липер укажет Папандреу, что необходимо оказать помощь. Однако действуйте без колебаний так, как если бы вы находились в побежденном городе, охваченном местным восстанием {110}.

3. Что касается групп ЭЛАС, приближающихся к городу, то вы с вашими бронетанковыми частями, несомненно, должны быть в состоянии проучить некоторых из них так, чтобы другим было неповадно. Можете рассчитывать на поддержку всех надлежащих и разумных действий, принятых на этой основе. Мы должны удержать Афины и обеспечить там свое господство. Было бы хорошо, если бы вам удалось этого достигнуть по возможности без кровопролития, но в случае необходимости и с кровопролитием ».

Эта телеграмма была послана 5-го, в 4 часа 50 минут утра. Я испытывал глубокое беспокойство по поводу всего этого дела, но я твердо считал, что не должно быть никаких сомнений или колебаний.

Позже в тот же день я телеграфировал нашему [488] послу:

Премьер-министр — Липеру, Афины 5 декабря 1944 года

«1. Сейчас не время политиканствовать в Греции или воображать, что греческие политические деятели различных оттенков могут повлиять на обстановку. Вам нечего беспокоиться о составе греческого правительства. Речь идет о жизни или смерти.

2. Вы должны побуждать Папандреу выполнять свои обязанности и заверить его, что в этом он получит поддержку всех наших вооруженных сил. Давно миновало время, когда какая-либо определенная группа греческих политических деятелей могла бы повлиять на это восстание толпы. У него имеется лишь одна возможность — держаться вместе с нами до конца.

3. Я поручил всю проблему обороны Афин, поддержание закона и порядка генералу Скоби и заверил его в том, что его поддержат при использовании любой силы, которая может понадобиться. Отныне вы и Папандреу будете придерживаться его указаний во всех вопросах, касающихся общественного порядка и безопасности. Вы оба должны всячески поддерживать Скоби и подсказывать ему любые полезные с вашей точки зрения методы, которые помогут сделать его действия более энергичными и решительными.

Наилучшие пожелания».

ЭЛАС быстро установила контроль над большей частью. Афин, за исключением центрального района, где наши войска сначала сдерживали отряды ЭЛАС, а затем перешли в контратаку.

Скоби докладывал:

Генерал Скоби, Афины — премьер-министру

8 декабря 1944 года

«Усиление деятельности повстанцев и повсеместная стрельба из-за угла не позволяли достичь больших результатов в боях, которые продолжались вчера весь день. К середине дня общее число взятых войсками под стражу повстанцев составляло 35 офицеров и 524 других чина. В эту цифру не входят лица, задержанные полицией, так как в этом отношении от них трудно получить точные данные.

23-я бригада, которая в течение второй половины дня вела операции по очищению каждого дома, добилась некоторых успехов. Парашютная бригада очистила новый район в центре города.

С английского военного корабля «Орион» пришлось высадить подкрепления морской пехоты для борьбы с многочисленными снайперами из повстанцев, проникшими в район южнее Порто-Леонто и действовавшими против здания военно-морского ведомства в Пирее. Ввиду сильного сопротивления наши войска были вынуждены отступить в одном районе.

В районе, который очищается греческой горной бригадой, повстанцы предприняли атаку с фланга. Атака была отбита, но задержала продвижение бригады». [489]

Это давало представление о масштабах боев, которые мы теперь вели.

Премьер-министр — генералу Вильсону, Италия

9 декабря 1944 года

«1. Вы должны без малейшего промедления послать новые подкрепления в Афины. Затяжка боев сопряжена с многочисленными опасностями. Я предупреждал вас об огромном политическом значении этого конфликта. Следует поспешно подбросить по меньшей мере еще две бригады.

2. В дополнение к вышесказанному спрашивается, почему военно-морской флот не оказывает постоянной помощи, а ограничивается высадкой небольшого подразделения при критическом положении? Вы дали твердое заверение, что вами уже послано достаточно солдат».

Премьер-министр — генералу Скоби 8 декабря 1944 года

«Сегодня в вечерних газетах много пишут о том, что ЭЛАС предложила заключить мир. Естественно, что нам хотелось бы урегулировать этот вопрос, но вы, поскольку это позволяет ваше влияние, должны позаботиться о том, чтобы мы из добрых побуждений не отказались от того, что завоевано или еще может быть завоевано нашими войсками. Мне кажется, что не следует соглашаться на что-либо менее удовлетворительное, чем условия, согласованные до начала восстания. Трудно также представить себе, каким образом руководители ЭАМ с руками, обагренными кровью греков и англичан, вновь займут места в правительстве. Однако это, возможно, удастся уладить.

Важно действовать осторожно и консультироваться с нами в отношении условий, когда они будут выдвинуты. Бесспорная цель — поражение ЭАМ. Прекращение боев второстепенное дело по сравнению с этим. Я отдаю приказ об отправке в Афины крупных подкреплений, и фельдмаршал Александер, вероятно, через несколько дней будет с вами. Сейчас, пока конфликт не улажен, нужны твердость и трезвое суждение, а не горячие объятия».

Генерал Скоби — премьер-министру

10 декабря 1944 года

«Если бы ЭЛАС сделала какое-либо предложение о мире, мы, конечно, сразу же уведомили бы вас об этом, по ни послу, ни мне не известно о подобном шаге.

Я не упускаю из виду упомянутую вами главную цель. До тех пор пока любая партия может в поддержку своей позиции использовать свою собственную армию, в Греции не может быть мира и стабильности. Я надеюсь, что бои удастся ограничить районом Афины, Пирей, но в случае необходимости я готов довести дело до конца по всей стране. Жаль, что нельзя применять слезоточивые газы. Это оказало бы большую помощь в боях в городе.

С большим удовлетворением приветствуем ваше заверение, что отправляются крупные подкрепления. Мне сообщили из штаба союзных сил, что 4-я дивизия отправится в скором времени».

Подавляющая [490] часть американской печати резко осуждала наши действия, утверждая, что они опорочили цель, ради которой американцы вступили в войну. Государственный департамент, возглавлявшийся Стеттиниусом, выступил с подчеркнуто критическим заявлением. Англия была охвачена волнением. «Тайме» и «Манчестер гардиан» заявили, что они осуждают нашу политику, которую они назвали реакционной. Сталин, однако, неукоснительно и лояльно придерживался нашего соглашения, достигнутого в октябре, и в течение всех этих долгих недель боев с коммунистами на улицах Афин от «Правды» и «Известий» не было слышно ни слова упрека.

Английские войска все еще продолжали упорно сражаться в центре Афин, но превосходящий по численности противник теснил их. Мы вели бои за каждый дом, сражаясь с противником, который не менее чем на четыре пятых состоял из лиц, одетых в гражданскую одежду.

В разгар всех этих волнений в Афины прибыли фельдмаршал Александер и Макмиллан. 11 декабря мы получили первое сообщение об их миссии. Наше положение было хуже, чем мы ожидали.

«Английские войска, — телеграфировал Александер, — по существу находятся в осаде в центре города».

Путь к аэродрому был ненадежным. Гавань Пирей не находилась под нашим контролем, и разгрузка судов там была невозможна. У войск, сражавшихся в городе, оставался лишь шестидневный запас продовольствия и трехдневный запас боеприпасов. Александер предложил тотчас же очистить порт и путь к Афинам, немедленно доставить подкрепления из Италии, создать склады и, «надежно соединив оба конца гантелей, предпринять требуемые операции по очистке Афин и Пирея».

12 декабря военный кабинет предоставил Александеру полную свободу действий в отношении всех необходимых военных мероприятий.

Я получил от греческой 3-й горной бригады, которая лояльно сражалась вместе с нами, благодарственное послание за наши попытки защитить их страну; в послании также выражалось сожаление по поводу того, что англичанам приходится проливать свою кровь. Они просили меня стать их почетным командиром.

Однако от Гарри Гопкинса поступило предупреждение:

Гарри Гопкинс — премьер-министру

16 декабря 1944 года

«Настроение общественности здесь быстро ухудшается из-за ситуации в Греции. Признаюсь, что в условиях одновременного ведения боев в Европе и Азии, когда от всех требуется максимальная энергия для нанесения поражения противнику, я весьма обеспокоен поворотом дипломатических событий, которые привлекают внимание общественности к некоторым нашим трудностям.

Я не знаю, что могут сказать публично президент или Стеттиниус, но вполне возможно, что один из них или оба они должны будут прямо заявить о нашем твердом намерении сделать все, что мы можем, для обеспечения свободного и надежного мира». [491]

Мы все были согласны с этой целью, но вопрос заключался в том, можно ли добиться этого, разрешив коммунистам захватить всю власть в Афинах. Именно об этом и шла речь.

В Канаде Маккензи Кинг также испытал на себе неблагоприятную реакцию в связи с нашей политикой в Греции, реакцию, получившую широкое выражение в США.

Я послал Маккензи Кингу телеграммы, которыми я обменялся с президентом в августе, и обратил его внимание на Казертинское соглашение, которое к тому времени было опубликовано. Я сказал ему, что я получил устное согласие Сталина на наше вступление в Грецию и освобождение Афин.

«Хотя, — писал я в заключение, — все это дело устроено коммунистами, Сталин до сих пор не выступил с каким-либо официальным заявлением по поводу наших действий».

Из уважения ко всем этим фактам, доводам и призывам Маккензи Кинг воздержался от того, чтобы отмежеваться от наших действий в публичном заявлении.

Теперь, несколько лет спустя, вспоминая об этих событиях, кажется удивительным, насколько ход событий полностью оправдал политику, за которую я и мои коллеги так упорно боролись. У меня самого она никогда не вызывала никаких сомнений, так как я совершенно ясно видел, что коммунизм будет той опасностью, с которой цивилизации придется столкнуться после поражения нацизма и фашизма. Нам не было суждено завершить задачу в Греции. Однако в конце 1944 года мне и в голову не приходило, что немногим больше чем через два года государственный департамент при поддержке подавляющей части американского общественного мнения не только воспримет и будет продолжать начатую нами политику, но и пойдет на дорогостоящие и решительные действия, даже военного характера, чтобы довести эту политику до ее успешного завершения.

Как сообщают, 21 марта 1947 года государственный секретарь США Дин Ачесон, давая показания в комиссии палаты представителей по иностранным делам, заявил:

«Наличие в Греции правительства, контролируемого коммунистами, рассматривалось бы как угроза для безопасности Соединенных Штатов».

Глава девятнадцатая.

Рождество в Афинах

Уличные бои в Афинах усиливались. 15 декабря фельдмаршал Александер предупредил меня, что крайне важно быстро добиться урегулирования и что лучше всего сделать это через архиепископа Дамаскиноса.

«В противном случае, — телеграфировал он, — я опасаюсь, что, если сопротивление повстанцев будет продолжаться с таким же упорством, как в настоящее время, мне придется послать новые крупные подкрепления с итальянского фронта, чтобы обеспечить [492] захват всего района Пирей, Афины площадью 50 квадратных миль, застроенного домами».

Премьер-министр — фельдмаршалу Александеру, Италия

17 декабря 1944 года

«1. Продвижение ЭЛАС к центру Афин кажется мне весьма серьезным делом, и я хотел бы получить ваше мнение о том, сможем ли мы теперь, когда поступают подкрепления, удержаться в центре города и разгромить противника. Имеете ли вы в виду какие-либо иные подкрепления, помимо 4-й дивизии, бронетанкового полка и двух оставшихся бригад 46-й дивизии? Существует ли сейчас какая-либо опасность массовой капитуляции английских войск, окруженных в городе Афины, за которой последовало бы истребление поддерживающих нас греков. Военный кабинет желает получить от вас доклад о боевой обстановке в этом отношении.

2. У нас нет ни малейшего намерения подчинить себе Грецию или оккупировать ее. Наша цель заключается в том, чтобы обеспечить основу, на которой широко представленное правительство Греции сможет действовать и создать национальные вооруженные силы, чтобы обеспечить свое положение в Аттике. После этого мы уйдем, так как у нас нет никаких иных интересов в Греции, кроме сочувствия и чувства долга.

3. Греческий король в пространном, наполненном вескими доводами письме категорически отказался назначить регента и в особенности архиепископа, к которому он лично питает недоверие. Я получил различные сведения об архиепископе, который, как говорят, поддерживает тесную связь с ЭАМ и сам является весьма честолюбивым человеком. Мы еще не решили, следует ли нам преодолеть сопротивление короля и каким образом сделать это. В противном случае не будет никакой конституционной основы и останется только прибегнуть к насилию, соучастниками которого нам придется стать. Проблема еще больше усложнится, если окажется, как это утверждает король, что его премьер-министр и правительство рекомендуют ему не назначать регента. В этом случае может получиться так, что мы наказываем короля за то, что он выполняет свою конституционную присягу, и что мы сами назначаем диктатора. Поэтому кабинет решил выждать дальнейшего развития военных событий, прежде чем принять окончательные и важные решения.

4. Лично я считаю, что нам необходимо бесспорно обеспечить военное превосходство, прежде чем пойти на соглашение, но во всяком случае я хотел бы договариваться, исходя, скорее из позиции силы, чем из позиции слабости. Конечно, если вы скажете мне, что мы не сможем установить контроль над Аттикой в сравнительно короткий срок без трудностей, то они не таковы, чтобы обескуражить нас после всех тех трудностей, которые мы уже

преодолели».

Ответ Александера, который к этому времени сменил генерала Вильсона на посту верховного главнокомандующего, был составлен в мрачных тонах. [493]

Фельдмаршал Александер — премьер-министру

«Исходя из предположения, что ЭЛАС будет продолжать сражаться, я считаю, что можно будет очистить район Афины, Пирейи прочно удерживать его, но тем самым мы еще не нанесем поражения ЭЛАС и не заставим ее капитулировать. Мы недостаточно сильны, чтобы пойти дальше этого и предпринять операции в континентальной Греции. В период германской оккупации немцы держали в континентальной части страны шесть-семь дивизий и, кроме того, войска на греческих островах, равноценные четырем дивизиям. При всем этом они не могли постоянно обеспечивать себе бесперебойные коммуникации, а я сомневаюсь в том, что нам будут противостоять меньшие силы и меньшая решимость, чем немцам.

Нужно тщательно следить за намерениями немцев на итальянском фронте. Недавние события на Западе, а также «пропажа» 16-й дивизии СС и наступившая тишина на участке этой дивизии, которая противостоит американской 5-й армии, служат признаком того, что готовятся какие-то неожиданные действия, в отношении которых нам следует быть настороже. Я упоминаю об этих факторах, чтобы разъяснить вам военную ситуацию и подчеркнуть, что, по моему мнению, греческая проблема не может быть разрешена с помощью военных мер. Ответ следует искать в политической области».

Я ответил:

Премьер-министр — фельдмаршалу Александеру, Италия

22 декабря 1944 года

«1. Не может быть и речи о том, чтобы мы предприняли какие-либо военные операции за пределами района Афины, Пирей. Однако у нас должна быть там военная основа, на которой могло бы функционировать то или иное греческое правительство. Я надеюсь, что мы установим свой контроль над Аттикой и очистим Афины.

2. После этого мы не собираемся оставаться в Греции дольше того времени, которое может понадобиться, чтобы позволить новому правительству, каково бы оно ни было, создать национальную армию или милицию в надежде, что они смогут обеспечить проведение выборов, плебисцитов и т. д. Мы не можем обеспечить политического решения проблемы, если будем вести переговоры, пребывая в состоянии слабости и уныния. При нынешней ситуации в политическую область можно вступить только через ворота успеха».

Я решил выехать, чтобы увидеть все самому на месте. Я испортил рождество также и Идену, предложив ему поехать вместе со мной, на что он сразу же согласился. Мы крепко проспали часов до восьми рождественского утра, когда мы совершили посадку в Неаполе для заправки горючим. [494]

Примерно в полдень мы приземлились на греческом аэродроме Каламаки, который находился под охраной около двух тысяч хорошо вооруженных английских летчиков. Здесь были фельдмаршал Александер, Липер и Макмиллан. Они поднялись в самолет, и мы почти три часа обсуждали военную и политическую обстановку. В конце концов мы достигли полного взаимопонимания и договорились о необходимых срочных мерах.

Вместе с сопровождавшими меня лицами я отправился на ночь на крейсер «Аякс», стоявший на якоре в Пирее. Нам сообщили, что путь свободен, и в сопровождении бронемашин мы покрыли расстояние в несколько миль без всяких приключений. На «Аякс» мы поднялись еще до наступления темноты, и я впервые подумал о том, что уже рождество. В это время в сопровождении своей свиты прибыл архиепископ — колоссальная фигура в одеянии и высокой митре сановного лица греческой церкви.

Я сообщил военному кабинету о наших переговорах.

Премьер-министр, Афины — заместителю премьер-министра и другим

26 декабря 1944 года

«1. По прибытии в афинский аэропорт министр иностранных дел и я совещались с фельдмаршалом Александером, Макмилланом и Липером.

2. Фельдмаршал Александер дал ободряющую оценку военного положения, которое две недели назад было мрачным, но теперь значительно улучшилось. Однако у фельдмаршала сложилось определенное мнение, что отряды ЭЛАС опираются на твердое ядро Сопротивления, коммунистическое по своему характеру, которое является более сильным, чем мы думали, и сломить его будет очень трудно. Если нам удастся отбросить силы ЭЛАС за пределы Афин, то перед нами все еще будет стоять сложная задача, когда мы попытаемся полностью уничтожить эти силы.

3. Макмиллан и Липер уведомили нас, что они рассматривали вопрос о созыве совещания всех политических руководителей с участием представителей ЭЛАС. Мы считаем, что созыв подобного совещания, провозглашенная цель которого заключалась бы в прекращении братоубийственной междоусобицы в Греции, позволил бы разъяснить всему миру наши намерения, даже если бы ЭЛАС отказалась в нем участвовать. Мы также согласились с тем, что было бы неплохо, если бы на совещании председательствовал архиепископ. На нашем совещании в самолете мы подготовили текст публичного заявления, которое Макмиллан и Липер должны показать греческому премьер-министру и архиепископу. Этот текст уже передан вам по телеграфу.

4. Мы высказали пожелание, чтобы это совещание как можно быстрее превратилось в совещание греков, хотя мы готовы оставаться на нем, пока это будет приносить пользу. Когда пришло время изложить все это архиепископу, мы уже имели уведомление, что он согласится выполнить свою роль. Когда он явился, чтобы увидеться [495] с нами на борту «Аякса», он с большой горечью говорил о зверствах ЭЛАС и о тех мрачных и темных силах, на которые опирается ЭАМ. Слушая его, невозможно было сомневаться в том, что он сильно опасается коммунистической, или, как он назвал ее, троцкистской, комбинации в греческих делах. Он сказал нам, что опубликовал сегодня энциклику, осуждающую ЭЛАС за захват восьми тысяч заложников из представителей мелкой буржуазии, в том числе многих египтян, которых расстреливают по нескольку человек в день. Он предупредил, что если женщины не будут освобождены, то он сообщит об этом печати всего мира. После некоторых пререканий у него сложилось впечатление, что женщины будут освобождены. Вообще он вызвал у меня большое доверие. Это блестящая личность, и он сразу же согласился председательствовать на совещании. Мы просим американских и советских представителей в Афинах присутствовать в качестве наблюдателей. Совещание назначено на 26 декабря, в 4 часа дня.

5. По моей просьбе архиепископ пошлет мне предложения относительно повестки дня совещания. Я не могу заранее сказать, что выйдет из всего этого. Конечно, может быть, представители ЭЛАС отклонят приглашение. В таком случае они покажут всему миру, что безудержно стремятся к власти. Если же они согласятся, то я не думаю, что существуют большие шансы на создание объединенного правительства. На меня произвела большое впечатление глубокая ненависть к коммунистам в стране, особенно если судить по тому, что говорил архиепископ. Мы не сомневались в этом и до того, как прибыли сюда.

Это положение подтверждается всем тем, что мы слыхали до настоящего времени. Можно не сомневаться в том, как стал бы голосовать народ в Афинах, если бы он получил такую возможность, и мы должны постоянно помнить о необходимости предоставить ему такую возможность. Мы пошлем вам дальнейшие отчеты после завтрашней встречи с представителями ЭЛАС, если они прибудут».

Я, конечно, держал президента в курсе событий.

На другое утро, 26 декабря, в святки, я отправился в посольство. Бои шли на расстоянии мили от нас, и я помню, что, когда мы собирались спуститься на берег, слева, довольно близко от «Аякса», раздалось три или четыре взрыва и поднялись столбы воды. На берегу нас ожидала машина и воинский отряд. Мы загромыхали по дороге в посольство без каких-либо приключений. Там я снова встретил архиепископа, на которого мы собирались поставить такую большую ставку. Он согласился на все, что было предложено. Мы разработали процедуру совещания, которое должно было состояться днем. Я уже пришел к убеждению, что ему отведена видная роль во всей этой сумятице в Греции.

Совещание началось в греческом министерстве иностранных дел 26 декабря, примерно в 6 часов вечера. После наступления темноты мы заняли наши места в большой мрачной комнате. Зима [496] в Афинах холодная, но никакого отопления не было, и несколько керосиновых ламп тускло освещали помещение, Я сидел справа от архиепископа вместе с Иденом, а фельдмаршал находился слева от него. Американский посол Маквиг, французский посланник Белен и советский военный представитель приняли наше приглашение. Трое коммунистических лидеров опоздали, и я уже выступал, когда они вошли в комнату.

В своем выступлении я, в частности, заявил:

«Когда мы прибыли сюда вчера, мы подумали, что было бы неплохо устроить совещание за круглым столом. Лучше попытаться приложить все усилия, чтобы вновь превратить Грецию в один из факторов победы, и это следует сделать сейчас. Поэтому у нас была беседа с премьер-министром г-ном Папандреу... Мы предложили ему провести совещание, подобное этому. Несмотря на то что в Бельгии и на германской границе развернулись большие сражения, г-н Иден и я прибыли сюда, чтобы спасти Грецию от жалкой судьбы и обеспечить ей большую славу и хорошую репутацию. Г-н Папандреу тотчас же сообщил нам, что он будет приветствовать проведение подобного совещания, и теперь мы все встретились здесь, в этом городе, где с минуты на минуту можно услышать поблизости стрельбу. Следующий шаг англичан заключался в том, чтобы пригласить архиепископа председательствовать на этом греческом совещании.

Мы не намереваемся мешать вашим переговорам. Мы, англичане, и другие представители великих объединенных победоносных держав, предоставим вам, грекам, возможность самим вести переговоры под руководством этого выдающегося и почтеннейшего гражданина и не станем беспокоить вас, если вы снова не пошлете за нами. Мы можем немного подождать, но у нас много других дел в этом мире, охваченном страшной бурей. Я надеюсь, однако, что совещание, которое начинается сегодня здесь, в Афинах, снова вернет Греции ее славу и влияние среди союзников и миролюбивых людей всего мира, обеспечит охрану границ Греции от какой-либо опасности с севера и позволит каждому греку наилучшим образом показать себя и свою страну в глазах всего мира. В настоящий момент все взоры обращены к этому столу, и мы, англичане, надеемся, что независимо от того, что происходило в пылу борьбы и каковы бы ни были возможные недоразумения, мы сохраним между Грецией и Англией старую дружбу, сыгравшую столь заметную роль в обеспечении независимости Греции».

Генерал Александер резко добавил, что героические войска должны были бы сражаться в Италии, а не против английских войск

в Греции.

Как только нам удалось сломать лед и греки, причинившие столько страшных обид друг другу, приступили к переговорам вокруг стола под председательством архиепископа и как только были произнесены официальные речи, представители Англии удалились с совещания. [497]

В течение всего следующего дня между греческими представителями происходили переговоры. Они были весьма оживленными и носили довольно резкий характер. В 5 часов 30 минут вечера у меня была последняя беседа с архиепископом. В результате его переговоров с делегатами ЭЛАС было решено, что я должен просить короля Греции сделать его регентом. Он приступит к формированию нового правительства без каких-либо коммунистов в его составе. Мы решили не ослаблять боев, пока ЭЛАС не согласится на перемирие или пока район Афин не будет очищен от ее отрядов, Я сообщил архиепископу, что мы не можем брать на себя какую-либо военную задачу за пределами Афин и Аттики, но что мы попытаемся сохранить английские войска в Греции, пока не будет создана греческая национальная армия.

Как раз перед этим разговором я получил письмо от коммунистических делегатов. Они просили меня о неофициальной встрече. Архиепископ просил меня не соглашаться на это. Я ответил, что, поскольку совещание является чисто греческим по характеру, я не считаю возможным удовлетворить их просьбу.

На другое утро, 28 декабря, Иден и я вылетели в Неаполь, а затем в Лондон. У меня не было возможности попрощаться с Папандреу до отъезда. Он собирался уйти в отставку, и вся эта история причинила ему большой ущерб. Я просил нашего посла поддерживать с ним дружеские отношения.

Начальникам штабов я послал следующую телеграмму:

Премьер-министр, Афины — генералу Исмею для начальника имперского генерального штаба и начальников штабов

28 декабря 1944 года

«1. Мне ясно, что здесь, в Афинах, произойдет много плохого, что отразится на нашем положении во всем мире, если мы не сможем быстро, то есть в течение двух-трех недель, навести порядок. По мнению Александера, это потребует переброски двух бригад 46-й дивизии, которые уже получили приказы и находятся наготове. С другой стороны, в Западных Апеннинах сложилась такая военная обстановка, при которой любое серьезное ослабление резервов 15-й группы армий может создать опасность.

2. В этих условиях я хочу, чтобы вы обдумали и были готовы обсудить со мной после моего возвращения вопрос о том, чтобы разрешить головной бригаде 5-й дивизии отправиться из Палестины в Италию, согласно плану, намеченному еще до того, как 4-я дивизия была переброшена в Грецию. Нас очень устроило бы получение ответа на это завтра, в четверг. Я не покину Казерту до полуночи. Это, конечно, означало бы, что, пока общая обстановка не разъяснится, в Палестине не может быть предпринято никаких насильственных действий, например широких поисков оружия, что могло бы озлобить евреев».

Перед отъездом из Афин я послал телеграмму президенту, который обратился ко мне с дружеским запросом.

Премьер-министр, Афины — президенту Рузвельту

28 декабря 1944 года

«Как и все другие здесь, архиепископ убежден в том, что регентство, возглавляемое им, это единственный курс, возможный в настоящий момент. Я встречался с архиепископом несколько раз. Его сила, решительность и проницательные политические суждения произвели на меня очень хорошее впечатление.

Греческое совещание, о котором мы получили полный отчет из других источников, единодушно рекомендовало создание регентства, Это предложение получило сильную поддержку ЭАМ. Однако я отнюдь не считаю архиепископа представителем левого крыла в коммунистическом смысле этого слова. Наоборот, он кажется чрезвычайно решительным человеком, намеренным создать небольшой, сильный исполнительный орган в Греции, способный помешать продолжению гражданской войны.

Поэтому я возвращаюсь с Антони в Англию с намерением настаивать перед греческим королем на назначении архиепископа регентом. Если король согласится, это, конечно, будет означать, что архиепископ создаст правительство из десяти или меньшего числа «самых благонамеренных». Насколько я понял, он сделает премьер-министром Пластираса, а Папандреу не будет включен в состав правительства.

Я искренне надеюсь, что Вы сочтете для себя возможным послать в ближайшие несколько дней личную телеграмму королю Греции и поддержать наше предстоящее обращение к нему, о котором мы Вас уведомим. Я считаю, что регентство должно существовать лишь год или до тех пор, пока не появится возможность провести плебисцит в условиях, которые можно было бы назвать «нормальными и спокойными».

29 декабря мы возвратились в Лондон, и я снова телеграфировал президенту Рузвельту:

Премьер-министр — президенту Рузвельту

«1. Посол Уайнант прислал мне копию Вашего послания греческому королю. Мы все весьма признательны Вам за такой быстрый отклик. Антони и я только что возвратились. Военный кабинет поддержал все наши действия и уполномочил нас обратиться сегодня вечером к греческому королю, чтобы настаивать на назначении архиепископа регентом. Архиепископ предоставил мне обсудить с королем вопрос о продолжительности периода регентства, и, таким образом, это дает мне некоторую свободу действий. [499]

2. В случае если согласие не будет достигнуто, правительство его величества намерено рекомендовать архиепископу принять пост регента и заверить его в том, что мы признаем его и созданное им правительство в качестве правительства Греции».

Позднее в этот же день я сообщил президенту более обстоятельные сведения:

Премьер-министр — президенту Рузвельту

30 декабря 1944 года

«Антони и я совещались с королем Греции до 4 часов 30 минут утра, после чего его величество согласился сделать прилагаемое заявление. Я послал текст этого заявления послу Липеру в Афины, для того чтобы архиепископ смог немедленно приступить к работе..

Сейчас оно переводится на греческий язык. При первой же возможности пришлю Вам текст этого заявления.

Для меня это было очень тяжелой задачей. Мне пришлось сказать королю, что, если он не согласится, вопрос будет разрешен без него и что вместо него мы признаем новое правительство. Я надеюсь, что Вы сможете оказать всяческую поддержку и поощрение архиепископу и его правительству».

Липер, рассказывая об этих событиях в своей книге «Когда грек встречается с греком», пишет:

«Декларация короля, которая одобрила единодушную рекомендацию совещания, явилась прямым результатом поездки г-на Черчилля. Она наконец покончила с мифом, будто англичане пытались навязать короля его народу. Уже по одной этой причине поездка г-на Черчилля в Афины вполне себя оправдала. Если бы его чутье не заставило его явиться в тот момент в район, охваченный волнениями, то я сильно сомневаюсь в том, можно ли было бы другими средствами заставить все стороны сообща рекомендовать королю создание регентства».

30 декабря представители ЭЛАС обратились ко мне с посланием, утверждая, что они выполнили все условия заключения перемирия, выдвинутые генералом Скоби. Это не соответствовало действительности, и английский командующий настаивал на официальном принятии его условий.

Архиепископ ответил королю и согласился принять свой мандат регента. Появилось новое жизнеспособное греческое правительство. 4 января генерал Пластирас, ярый республиканец, который возглавлял восстание армии против короля Константина в 1922 году, стал премьер-министром.

В результате боев, продолжавшихся непрерывно в Афинах в течение всего декабря, повстанцы были наконец вытеснены из столицы, и к середине января вся Аттика находилась под контролем английских войск. На открытой местности коммунисты ничего не могли предпринять против наших войск, и 11 января было подписано перемирие. Все вооруженные силы ЭЛАС должны были полностью покинуть Афины, Салоники и Патрас. Их войска на Пелопоннесе должны были получить право беспрепятственно разойтись по домам.

Английские войска должны были прекратить огонь и удерживать свои позиции. Обе стороны согласились освободить пленных. Эта договоренность вступила в силу 15 января. Так закончилась полуторамесячная борьба за Афины. [500]

Содержание. Назад. Вперёд.